«Но американцев мы убьём!»

«Лётный состав. Таково прямое задание. А вот если австралийца, за него спрос полный. При любой миссии попутный ущерб должен быть минимальный, усёк?»

Так мы болтали, пока ленивое бормотание переговоров в наушниках не сменилось отрывистыми командами, над аэродромом не взвились зелёные ракеты. Поехали!

Началось! Я уже тысячи раз управлял самолётом на рулёжке, выводил его на начало бетонки, где-то чистой, а где-то исчёрканной следами покрышек, давал обороты двигателю, сдерживая тормозами дрожащее нетерпение крылатого создания рвануться вверх… И каждый из тысяч взлётов был праздником.

Отпусти тормоза, и земля на мгновенье замрёт,

А потом, оттолкнувшись, растает в рассветной дали.

И, внимая всем сердцем ожившему слову – полёт,

Оставляя внизу притяжение старушки Земли[1].

Эту песню я слышал в Ваенге в 1942 году, делая вид, что не понимаю русские слова, тронувшие даже моё сердце, демоническое. Ванятка, сидевший во мне (или я в нём), дай ему управление телом, хлюпал бы носом, а так только охал беззвучно.

Но быстро стало не до лирики. Первая эскадрилья сцепилась с «Сейбрами», прокладывавшими дорогу основной группе. Мы на предельных оборотах набрали высоту. В наушниках звучал, искажённый помехами, говорок Кожедуба – спокойный, деловой и без матюгов. Вообще, с приходом нашего полка и гвардейцев в эфире стало чуть меньше ненужного шума.

Генерал приказал пикировать на бомбардировщики, прорезая строй охранения.

Сбросили баки, в этом полёте не нужные, едва километров пятьдесят отлетели от базы.

Я почувствовал, что потею, несмотря на то, что перешёл уже на лёгкую кожаную куртку, под ней только хэбэ. Все с точностью сбывается, как это предсказал мой атеистический попечитель. Чуть выше нашего аэродрома по реке Ялу – тот самый мост, практически единственный оставшийся автомобильный и железнодорожный. Снести его, и переправы с нашего правого берега на левый корейский не будет, какие-то понтонные мосты проблему не решат. Южане перейдут в наступление… Твою ж мать во все дыры…

МиГ-15 капитана Абакумова ухнул вниз. Я отпустил его метров на пятьсот и крутанулся, осматриваясь. В кабине этого самолёта я наполовину слеп. Впереди массивная дура прицела. Голова чуть приподнята над линией борта, но и только. Сзади видно хреново, чтоб как-то оборачиваться, надо распускать лямки ремней, если не затянёшь потом, можно вывалиться из парашютной сбруи после прыжка. В самом привычном мне истребителе «Спитфайр» обзор лучше. В «Сейбре» тоже – торчишь над боротом по плечи, оттого его кабина настолько выше. Здесь даже зеркала заднего вида нет, бесчисленное количество раз предупреждавшего меня об атаках «Мессершмиттов». А зачем зеркало? Поначалу даже бронеспинки не ставили, мы летаем выше всех, быстрее всех, кто же нам в хвост зайдёт, в спину стрельнет?

В общем, «Сейбр» я прохлопал и узнал о нём, только когда увидел трассы вокруг кабины, и пришлось срочно сваливать с линии огня. Проскочив, американец прицелился по моему ведущему. Я дал очередь «Сейбру» в след, совершенно наугад, потому что на вираже и на перегрузке дальномер глюкнул, а перевести в ручной режим не успел. Тем не менее, парень понял предупреждение и юркнул в сторону, за ним – ведомый, даже не попытавшийся сделать паф-паф. А мой капитан, наверно, даже не узнавший, что только что едва не увидел свет в конце тоннеля, пристроился к Б-29 и саданул ему по хвосту. Сблизившись чересчур, попал в струю винтов, его МиГ опрокинуло вверх брюхом, и ведущий провалился вниз. Американский бомбер нарисовался передо мной метрах в шестистах.