Вторая мысль, больно кольнувшая Невзорова в тот момент, когда по двору прошел мужчина с тортом, была о том, что через день у дочери день рождения, а его даже не пригласили. Он позвонил пару дней назад и полчаса униженно напрашивался в гости, но Надька была непреклонной. Дочке надо привыкать к новой семье, к новому главе этой семьи, а настоящему отцу – то есть ему – делать за праздничным столом нечего. С психикой ребенка могло быть не все в порядке при таком положении вещей, считала Надька. Сука!

Ну и третьей мыслью, отравившей ему вечер пятницы, явилось странное и неожиданное открытие. Жизнь-то, оказывается, не так длинна, чтобы так вот бездумно ею разбрасываться: безмятежно прокуривать минуты, ни о ком не думать и наслаждаться одиночеством.

Это ведь неправильно! Невзорову даже холодно стало, невзирая на жаркий, душный вечер, от подобного открытия.

Одиночеством нельзя наслаждаться, вдруг подумал он. Его нужно гнать от себя. В него нельзя погружаться, как бы оно ни затягивало. Оно ведь засосет, поглотит и ничего после себя не оставит. Никакого следа или памяти…

Почему вот не пошел сегодня с ребятами в кафе, идиот? Сели бы за любимым столом в углу под аркой. Заказали бы по двести граммов водки, закуски, чего-нибудь горячего. Там голубцы подавали со сметаной – объедение просто. Выпили бы, поели бы, поговорили бы. Посмеялись, как без этого. Пацаны – они народ проверенный, они люди с пониманием, всегда знали, когда можно по больному беззлобной шуткой пройтись, а когда нет. Почему не пошел?

А потому не пошел, сказал сам себе Невзоров, нервно растирая в пальцах сигарету, что им-то после вечеринки есть к кому возвращаться, а ему – нет! Тошно от глупой навязчивой зависти сделалось, вот и не пошел.

Колян Семенов уже год с девушкой встречался. Очень хорошая девушка. Валя любила его и принимала таким, как он есть. Без шикарной тачки и зарплаты, с заросшей, не выспавшейся после ночного дежурства физиономией, со зверским с похмелья аппетитом. Любила и прощала все, секрет-то прост.

У другого – Вальки Смирницкого – были жена и пара пацанов. Тут вообще все было как в учебнике про правильную семейную жизнь: тихо, мирно, с пониманием. Ни сцен, ни упреков, ни вранья и жлобства.

Саша Коновалов два года жил в гражданском браке со стюардессой. Любили друг друга на взлете, что называется. То есть редко виделись, ругаться было некогда, предавались страсти и только.

Только он, Невзоров, был теперь один. Да когда и один не был, все равно помериться с ними своим счастьем не мог. Проиграл бы по всем показателям.

Потому и не пошел с ребятами в кафе. Они, пока сидели и выпивали, раз по десять своим женщинам могли позвонить и столько же от них звонков принять. Никто не нервничал по этому поводу, а только улыбался добродушно. А когда посиделки заканчивались, все тут же по домам устремлялись, зная, что их там точно ждут.

Его ни теперь, ни раньше никто не ждал. Никто, кроме дочери. Но это все равно не то. Нет, он рад бывал, конечно, когда она из своей комнаты выпрыгивала чертенком и на его шее повисала. Но женского тепла ему все равно очень не хватало. Хотелось этого всегда, теперь вот особенно.

Невзоров скомкал сигарету, так и не прикурив. Протянул руку к веревкам, натянутым над головой, потрепал пододеяльник. Тот, судя по всему, высох еще позавчера. В тот же день, когда он его повесил. Теперь уже не разгладить. Отпариватель в утюге перестал работать еще в прошлом году. Новый утюг Надька забрала, таким вот справедливым образом разделив нажитое ими имущество. Придется при глажке набирать в рот воды и брызгать на пододеяльник, чтобы хоть немного в божеский вид привести, не спать же на хрустящих складках.