– Возмездие народа неотвратимо, – подтвердил Мишка, предпочитая в подобных случаях отделываться фразами, которых вдоволь наслушался, томясь на КПЗ (контрпропагандистские занятия).

Занятия обычно проводил майор из рижского филиала Всероссийского центра исследований политико-морального состояния личного состава (ВЦИполморсос). Рассказывал полморсосовец и о лысом – матером агенте влияния, посаженном в Демгородок за подрыв государственного самосознания населения и злостную сионизацию эфира. Правда, по национальности он был всего-навсего армавирским греком, но, как справедливо заметил адмирал Рык в речи по случаю восстановления фонтана «Дружба народов» на ВДНХ, «национальность гражданина определяется его любовью к Родине, а не длиной его носа».

– Хотите морковку? – неожиданно предложил лысый.

– Нет, № 186, не хочу! – резко отказался Мишка: инструкция строго-настрого запрещала любые виды неформальных контактов с поселенцами.

– Извините… – поняв свою бестактность, смутился бывший сионизатор эфира. – Я просто хотел спросить вас, что вы думаете об амнистии? Ходят слухи…

– О чем? – обалдел Курылев.

– Об ам… Об амнистии. Ведь И. О. – великодушная личность…

– Не понял? – нахмурился Мишка.

– Простите, пожалуйста, я хотел сказать: ведь Избавитель Отечества – великодушный человек, и к свадьбе, надо полагать…

– Еще какой великодушный! А то бы вы уже давно червей сионизировали! – лихо сказанул Мишка и пожалел, что Ренат его не слышит.

– Ну зачем же вы так… – выронив морковку, пробормотал лысый.

Тем временем гармошчатая кишка зачмокала, как если бы великан попытался через соломинку добрать из гигантского стакана остатки коктейля с вишенками. Курылев выключил насос, глянул на часы, показывавшие 15.37, но в путевке-наряде почему-то записал 16.07. Потом, даже не попрощавшись с поникшим 186-м, он вырулил на Бродвей и медленно двинулся вдоль сетчатых заборов с металлическими калитками. При этом Мишка внимательно осматривал улицу, совершенно безлюдную, если не считать попавшегося навстречу изолянта, похожего на выросшего до необъяснимых размеров крота. Он с трудом волок две туго набитые полиэтиленовые сумки с надписью «Осинка», да еще под мышками нес длинную коробку спагетти и пивную упаковку о шести банках.

Поравнявшись с домиком № 55, Мишка сердито остановил машину, вылез из кабины, поднял капот и озабоченно уставился в прокопченные кишки «дерьмовоза». Разглядывал он их до тех пор, пока перегруженный человек-крот не скрылся на своем участке.

– Вот зараза! – воскликнул Курылев и повернул кепку козырьком к затылку.

Копавшаяся в грядках темноволосая девушка, одетая во все тот же олимпийский комплект, бросила тяпку, встала с колен и подошла к ограде. У нее была странная, запечатленная улыбка, какую иногда можно видеть на лице человека, старающегося по возможности весело рассказать о своем горе.

– Извините, № 55-Б, – произнес Мишка зло и отчетливо. – Можно я наберу воды? Мотор перегрелся…

– Пожалуйста, – пожав худенькими плечами, ответила она.

Курылев достал из кабины грязное помятое ведро и, толкнув калитку, ступил на дорожку, ведущую прямо к крыльцу. Но сначала он снова внимательно огляделся – кругом не было ни души. «Мемуары строчат!» – подумал Мишка, имея в виду ЭКС-президента и экс-ПРЕЗИДЕНТА, живущих в соседних домиках.

Эту часть Демгородка изолянты между собой именовали «Кунцевом» – и действительно, самые крупные злодеятели периода Демократической Смуты проживали именно здесь. Курылев посмотрел на возводимую возле президентских домов будку, похожую на те, что обычно стоят возле посольств. Там тоже никого не было – строители уже ушли. Будку назначили сюда совсем недавно, после того как неделю назад в окно ЭКС-президента влетел булыжник, по-гастрономному завернутый в письмо следующего содержания: