– И наконец решились?

– Да. После двух недель борьбы и терзаний, после двух ужасных недель. О, как я страдал эти дни! Я забросил все дела, перестал работать. Днём стремился утомить себя ходьбой, надеясь, что ночью засну от усталости. Напрасные усилия! С тех пор как я обнаружил эти письма, мне ни разу не удалось заснуть дольше чем на час.

Адвокат рассказывал, а папаша Табаре время от времени незаметно поглядывал на часы. «Господин следователь скоро ляжет спать», – думал он.

– Наконец однажды утром, – рассказывал Ноэль, – после нестерпимо мучительной ночи, я сказал себе: пора с этим покончить. Я был в отчаянии, подобно игроку, который после непрерывных проигрышей ставит все, что у него осталось, на одну карту. Я взял себя в руки, послал за фиакром и отправился в особняк Коммаренов.

Старый сыщик испустил вздох облегчения.

– Это один из самых великолепных особняков Сен-Жерменского предместья, роскошная обитель, подобающая высокородному вельможе-миллионеру. Сначала входишь на широкий двор. Направо и налево размещаются конюшни с двумя десятками лошадей, каретные сараи и службы. В глубине высится дом с величественным и строгим фасадом, огромными окнами и мраморным крыльцом. За домом простирается большой сад, я бы даже сказал – парк, где растут самые, быть может, старые в Париже деревья.

Это вдохновенное описание невероятно раздражало папашу Табаре. Но что делать, как поторопить Ноэля? Неосторожное слово могло пробудить в нем подозрения, открыть, что говорит он не с другом, а с сыщиком, работающим на Иерусалимскую улицу.

– Стало быть, вас пригласили в дом? – спросил старик.

– Нет, я сам посетил его. Узнав, что я единственный наследник Рето де Коммаренов, я навёл справки о своей новой семье. Я ознакомился в библиотеке с её родословной – о, это блистательная родословная! В тот вечер я бродил в лихорадочном возбуждении вокруг жилища моих предков. Ах, мои чувства вам не понять! «Здесь, – говорил я себе, – я родился, должен был расти, мужать, здесь я должен был бы сегодня быть хозяином!» Я упивался той несказанной горечью, что сжигает изгнанников.

Я сравнивал свою печальную жизнь бедняка со счастливым уделом незаконнорождённого, и меня охватил гнев. Во мне возникло безрассудное желание взломать дверь, ворваться в гостиную и крикнуть самозванцу, сыну девицы Жерди: «Вон отсюда, ублюдок, вон! Здесь я хозяин!» Только уверенность, что я буду восстановлен в правах, удержала меня от этого. Да, теперь я знаю обиталище моих отцов! Я люблю его старинные статуи, высокие деревья, даже мостовую двора, по которой ступала нога моей матери. Люблю все, вплоть до герба над парадным входом, гордо бросающего вызов нынешним дурацким идеям о всеобщем равенстве.

Последняя фраза настолько не соответствовала взглядам адвоката, что папаша Табаре отвернулся, чтобы скрыть насмешливую улыбку. «Слаб человек! – подумал он. – Вот он уже и аристократ».

– Подъехав к дому, – продолжал Ноэль, – я увидел у дверей швейцара в роскошной ливрее. Я спросил господина графа де Коммарена. Швейцар ответил, что господин граф путешествует, а господин виконт у себя. Это нарушало мои планы, и все же я настойчиво потребовал, чтобы мне разрешили поговорить вместо отца с сыном. Швейцар не спеша осмотрел меня с ног до головы. Он только что видел, как я вылез из наёмного фиакра, и оценивал, что я за человек. Его одолевали сомнения, не слишком ли я ничтожен, чтобы иметь честь предстать перед господином виконтом.

– Но вы же могли все ему объяснить.

– Прямо так, с места в карьер? О чем вы говорите, дорогой господин Табаре! – с горькой насмешкой ответил адвокат. – Похоже, экзамен этот я выдержал: моя чёрная пара и белый галстук сделали своё дело. Швейцар подвёл меня к разряженному слуге, с которым мы пересекли двор и вошли в пышный вестибюль, где на банкетках зевало несколько лакеев. Одному из них меня препоручили.