«Я молчу, не краснею и не смотрю на графа», – приказала себе Наташа и, немного успокоившись от этого внутреннего внушения, откусила большой кусок от восхитительной теплой булочки с корицей.

Николай Никитич с тетушкой принялись обсуждать вчерашнее происшествие с чайным столиком.

– Да, без столика наш счастливый гарнитур теперь не полон, – вздохнула Феофана Ивановна. – Вы знаете, вещи-то очень дорогие… Этот гарнитур при матушке Екатерине еще моему деду из Франции отписали. По образцу королевских мебелей изготавливали. Спальня еще была, но дед ее не захотел: он у меня скромником был, говорил, не наше это дело в таких кроватях почивать.

Наташа заметила, как уголком рта улыбнулся граф, ей показалось, что при последних словах тетушки он мельком взглянул на нее.

«Да что же это такое! – возмутилась она про себя. – Да как он смеет на меня так смотреть! А с чего это я взяла, что он как-то не так улыбнулся и как-то не так на меня посмотрел?» – было следующей мыслью.

И она смело и прямо взглянула на графа. Тот спокойно жевал бисквит, слушая тетушку, даже не глядя в Наташину сторону. И она, как ни успокаивала себя, покраснела опять и почувствовала, что просто не может сидеть на месте. Захотелось вскочить и несколько раз пробежаться вокруг дома, дабы поуспокоиться, но, прекрасно понимая, сколь необычен будет такой променад, она попросила, не очень-то вежливо перебивая старушку:

– Феофана Ивановна, позвольте мне посмотреть на гостиную? Сколько раз была в ней и не знала, что такая необыкновенная мебель там стоит.

– Конечно, милая, – улыбнулась Феофана, – кликни заодно Дуняшу, пусть еще бисквита принесет.

– Я провожу вас, – встал граф.

И Наташа даже расстроилась – хотела ведь одна побыть. Над загадкой пропавшего и изрубленного столика подумать… Но граф с такой готовностью и простотой предложил ей руку, что она смирилась и даже немного успокоилась.

Саша распахнул перед ней витражные двери гостиной и пропустил вперед. Глядя на Наташин затылок, он спрашивал себя, не тяжело ли при такой хрупкой и нежной шее нести всю эту массу волос. И как это женщины справляются с таким их количеством. Затягивают, вот как у Наташи сейчас, в тугой тяжелый узел. Должно быть, му^>́ка…

Меблировка гостиной состояла сплошь из вещей красного дерева: величественные, под потолок, часы, гулко отбившие полчаса после полудня. Секретер со множеством маленьких и больших ящичков, изукрашенных узорами из чеканной золоченой бронзы, две стеклянные горки с фигурками и посудой из серебра – Наташа обратила внимание, что одна странная серебряная пучеглазая лягушка была представлена отчего то аж в трех копиях… Глубокий диван, обшитый полосами малинового бархата, на столике перед диваном – керосиновая лампа в виде фарфоровой вазы, видимо подарок графа – Наташа не помнила, чтобы такая раньше была у тетушки. Пара кресел и несколько стульев были последними дополнениями к обстановке. На одной из стен, обитых светло-коричневым с золотыми разводами кретоном, висел большой гобелен в раме из того же красного дерева. Картина изображала пастушью сценку – розовощекие молодые люди танцевали в лесу на полянке. Наталье вспомнился ее давешний сон про танцующего графа, и, чтобы не засмеяться, она поспешила спросить:

– А что, картина тоже в гарнитур входит?

– Да, – ответил Саша. – Забавная картина, между прочим.

Наталья еще раз внимательно посмотрела на гобелен.

– Не там смотрите, – улыбнулся граф. Он подошел к картине и, аккуратно сняв гобелен со стены, повернул его так, чтобы Наташа могла рассмотреть обратную сторону. На ней оказался стишок на французском языке, изящно выписанный светло-зелеными чернилами, почти даже не выцветшими: