Загорский чуть заметно улыбнулся, услышав, что глава угрозыска величает его по имени-отчеству, и молча кивнул.

Зинкин вернул Загорскому с Ганцзалином документы и вещи и отпустил с богом. Спросил только, где они будут жить.

– В гостинице, пожалуй, нам будет дороговато, – задумался Нестор Васильевич.

– Могу в общежитие вас вселить, но тогда придется делить комнату еще с двумя товарищами, – извиняющимся тоном предложил начальник уголовки.

Такая идея у Загорского воодушевления не вызвала.

– Знаете что, – сказал он, – а давайте-ка мы поселимся прямо на месте преступления, то есть в доме у штабс-ротмистра. Мы все равно к нему в гости ехали, не думаю, что покойник будет возражать. Да и следствие так вести гораздо удобнее.

Зинкин согласился, сказал, что распорядится милицейские печати с квартиры Беликова снять. Правда, по его словам, на освободившуюся комнату уже претендуют несколько семей из числа приехавших в Ташкент спасаться от голода. Но это ничего, от них он как-нибудь отобьется.

– Ага, – вдруг сказал Ганцзалин, – у нас в Москве квартирный вопрос тоже стоит остро…

– Вот-вот, – согласился Зинкин, – прямо с ножом к горлу этот вопрос. Но вы ничего не бойтесь, если кто будет рваться, посылайте прямо ко мне.

На том и порешили, после чего Ганцзалин с Загорским бодрым шагом двинулись к Сухаревскому тупику. По дороге забежали в чайхану – со вчерашнего полдня кроме тюремной баланды в животах у них ничего не было.

– Прозектор прав, – говорил Нестор Васильевич, попивая душистый кофе, – особенно если допустить его версию о гипнозе. А допустить приходится, потому что никакого разумного объяснения смерти нашего несчастного Плутарха не видно. Возможно, за него взялся человек, обладающий навыками гипнотизера и одновременно достаточно ему знакомый. Кому мог довериться штабс-ротмистр?

– Кому угодно, – отвечал помощник.

Но Загорский так не считал. Несмотря на весь свой разудалый нрав, Беликов был человеком достаточно осмотрительным. Нестор Васильевич полагал, что искать следовало либо офицера, бывшего сослуживца Беликова, либо женщину. Вояка-гипнотизер – это было, пожалуй, чересчур. Гораздо более вероятной казалась версия с женщиной. Она выглядела тем более правдоподобной, что какая-то дама уже фигурировала в деле. К сожалению, из-за паранджи установить ее личность было невозможно.

– Давай рассуждать логически, – сказал Загорский, задумчиво глядя в кружку. – Антирелигиозная пропаганда достигла тут больших успехов, но через вековые традиции переступить нелегко. Это значит, что мусульманка вряд ли могла просто так ходить к постороннему мужчине. Следовательно, искать следует европеянку, или, проще говоря, русскую. Тут у нас есть еще одна зацепка. Я не смог изучить конверт как следует, но даже при поверхностном осмотре кое-что заметил.

– Что именно? – посмотрел на него Ганцзалин.

– Мне показалось, что конверт был надписан женской рукой.

Ганцзалин удивился – как это можно определить? Загорский отвечал, что лет тридцать назад французский психолог Бинé провел сравнительное исследование почерков женщин и мужчин. Примерно в семидесяти процентах случаев графологу Крепьé-Жамéну, который сотрудничал с Бине, удалось точно определить пол писавшего. Почерк мужчин обычно более мелкий, угловатый, чуть более упрощенный, кроме того, мужчины пишут прямо или слегка наклоняют буквы вправо. Буквы, которые пишет мужчина, могут сильно отличаться по высоте. При этом отдельные линии и литеры целиком как бы стремятся вперед.