– В смысле, влияния столько?

– Говорят, что да. А как на деле… Про них много рассказывают всякого, и доля правды, думаю, там есть. А с Дином у них на принцип пошло. Они в обидках не за то, что он их послал, а за то, что подниматься стал. Без них.

– И что, так и будут его доставать?

– Ну… Не знаю. Если Грегори перестал бухать, то, может, и не будут. Он когда-то парнем резким был.

– Грегори – это тот, который стрелка скрутил? Он тут за безопасность типа?

– Похоже на то. Он раньше в мобильной пехоте служил, а это круто очень. Чего в охрану клуба подался, не знаю…

Тут занавес подниматься начал.

В зале тишина повисла.

И началась форменная жуть.

Вынесли на сцену носилки. Вроде бы те же самые, на которых леди Хелен до этого унесли. Сцена пустая, только возвышение такое посредине, наклонное, на него носилки и пристроили, так, чтобы тело всем видно было. И одного взгляда хватило, чтобы понять – мёртвая она. Ну, Хелен, в смысле. Да, кровь вроде смыли и всё такое, но видно же – труп. Да и чувствуется это. Музыка тихо-тихо играть начала, печальная, аж сердце заныло. И голос женский из-за сцены – чистый такой, прозрачный, нечеловеческий какой-то. Наверное, на комме вытягивали… но тогда не до этого было. И начинает он, голос этот, говорить что-то про то, что смерть приходит и забирает того, кого хочет. Что смерть и жизнь – это одно и то же. Ну и всё такое. Задумаешься – и смысла-то особого нет, но до печёнок пробирает. Потом затихло всё, и голос, и музыка.

Гонг ударил.

А тело на сцене глаза открыло. И вот тут-то и оказалось, что всё, что до этого было, шуточки, потому что… Понимаете, она на меня посмотрела, рuta madre! Прямо в глаза. И улыбнулась, медленно так.

Я в руку Тима вцепилась и чуть не заорала: «Зомби!» Потому что кто ещё это мог быть? Тим меня к себе поближе придвинул, за плечи приобнял – типа, не бойся. Но я же чувствую, что ему самому страшно! А она смотрит и улыбается так, словно сказать хочет: я знаю, что ты меня видишь, как есть, и знаешь, что я такое, и боишься, и это, типа, клёвенько очень…

А потом она – Хелен, в смысле – пошевелилась и попыталась встать. Поднялась. Шагнула и упала.

Кто-то завизжал. Но никто не побежал почему-то, сидели все, как примороженные.

Тем временем музыка опять заиграла. Тоже мёртвая какая-то, тягучая. И тело на ноги встало. Уже куда увереннее. И начало под эту музыку извиваться, как змея. Я видела по гало, как кобры на хвосте стоят, покачиваются. Вот и оно так же.

А меня даже отпустило, и я оглядеться смогла. Смотрю – все на сцену пялятся, а персонала в зале нет. Ни официантов, ни охраны – никого. Вот тут-то и стало ясно, что надо отсюда когти рвать, и побыстрее. Но уже поздно было. Потому что оно… она танцевать начала. По-настоящему. И музыка изменилась, была холодная какая-то, липкая, а тут с каждой нотой – огонь, зной. И всё сильнее. Я не сразу поняла, что это уже она, Хелен, на кап-синте играет. Не слышали? Камеры снимают движение и под них звуки подстраивают. Как будто всем телом музыку играешь. Нет, я не знаю, почему меня это напугало, но я Тима потянула – уходим, мол, и поняла, что всё. Прилетели. Потому что… В общем, не успела я опомниться, а Тим меня уже на стол пристроил, и…

Ну да. Всех, кто был в зале, накрыло. И плотно так. Надолго.

Меня тогда что удивило… Огорчило? Да нет, наверное. Во-первых, я всё равно знала, как мы с Тимом вечер закончим. Конечно, хотелось бы не так… внезапно, но тоже неплохо вышло, даже хорошо очень. А во-вторых… Когда тебя лоа оседлает, и не такое случается.