И я сразу перестаю нервничать. Хана вообще не напрягается, она такая беззаботная и настоящая.

Мы вдвоем идем к лабораториям. Хана ростом почти пять футов и девять дюймов. Когда мы гуляем, мне, чтобы не отстать, приходится идти вприпрыжку, и в итоге я всегда чувствую себя как прыгающий на воде поплавок. Но сегодня мне это безразлично. Я рада, что Хана со мной. Одна бы я точно не выдержала.

– Господи, – говорит Хана, когда мы подходим к очереди. – Твоя тетя так серьезно ко всему этому относится?

– Но это действительно важно.

Мы становимся в очередь. Кое-кого я узнаю – некоторых девушек я вроде бы видела в школе; видела, как некоторые из ребят играли в футбол за школой для мальчиков «Спенсер преп». Один парень замечает, что я их рассматриваю. Он вопросительно поднимает брови, и я поскорее опускаю глаза, у меня мгновенно вспыхивает лицо и сводит желудок.

«У тебя будет пара, меньше чем через три месяца», – говорю я себе.

Но эти слова не несут никакого смысла, так же как в детстве, когда мы играли в сочинялки из заданного набора слов и в результате всегда получалась какая-то белиберда вроде: «Мне нужен банан для быстроходного катера» или «Дай мой мокрый башмак своему сердитому кексу».

– Ага, я знаю. Поверь, я читала руководство «Ббс» не меньше других. – Хана сдвигает солнечные очки на лоб, делает невинные глаза и говорит приторно-сладким голосом: – «День эвалуации – волнующий ритуал, который подготовит вас к будущему счастью, стабильности и браку».

Хана опускает очки обратно на нос и кривится.

– Ты в это не веришь? – спрашиваю я, понизив голос до шепота.

В последнее время Хана ведет себя странно. Она не такая, как другие, – открытая, независимая, бесстрашная. Это одна из причин, почему я хотела стать ее подругой. Я всегда была стеснительной и всегда боялась, что сделаю или скажу что-то не так. Хана совсем не такая.

Но в последнее время все это как-то усилилось. Во-первых, Хана стала наплевательски относиться к учебе. Несколько раз из-за того, что она перечила учителям, ее вызывали к директору. А еще иногда она вдруг ни с того ни с сего прекращает разговор, просто замолкает, как будто натыкается на невидимый барьер. И я часто замечаю, как она смотрит на океан, словно замышляет уплыть отсюда.

А сейчас я смотрю на нее, в ее чистые серые глаза, на ее тонкие, напряженно сжатые губы, и мне становится страшно. Я представляю, как моя мама взмахнула руками за секунду до того, как камнем упасть в океан; представляю лицо той девушки, которая бросилась с крыши лаборатории. Я гоню прочь мысли о болезни. Хана не больна. Этого не может быть. Я бы знала.

– Если они действительно хотят, чтобы мы были счастливы, они должны позволить нам самим выбирать, – ворчит Хана.

– Хана, – резко говорю я, – возьми свои слова обратно.

Критика системы – самый серьезный проступок.

Хана поднимает руки, будто сдается.

– Хорошо, хорошо. Беру свои слова обратно.

– Тебе известно – самостоятельный выбор не приносит счастья. Что было раньше? Хаос, насилие, война. Люди были несчастны.

– Я же сказала – беру свои слова обратно.

Хана улыбается, но я все еще злюсь и поэтому отворачиваюсь.

– И потом, – продолжаю я, – они дают нам выбор. Обычно эвалуаторы предоставляют список из четырех или пяти одобренных кандидатов, и ты можешь выбрать одного из них. И все счастливы. С тех пор как разработали процедуру и браки стали устраивать эвалуаторы, в Мэне было зарегистрировано не больше дюжины разводов, а во всех Штатах меньше тысячи. И почти во всех этих случаях либо супруг, либо супруга подозревались в том, что они сочувствующие, то есть развод был необходим и одобрялся государством.