– Прошу, – сказала девушка, открыв одну такую дверь перед Алиской.

– Проходите, дорогая моя! Проходите, – Анна Александровна протянула к ней руки, словно желая обнять гостью, но не обняла, а взяла за обе ладони и… прижала их к своим рыхлым щекам.

Щеки ее были прохладными, морщинистыми.

– У вас замечательная аура. Теплая, – Анна Александровна потянула Алиску за собой, в глубь кабинета. Щелкнула дверь. Заперлась – автоматически? Нет, конечно, нет!

– Вы очень добрый человек. Отзывчивый! Полагаю, этим многие пользуются. Садитесь, – сказала хозяйка кабинета.

Кабинет оказался крошечным. Светлые стены, плетеная мебель и кружевные портьеры. Все какое-то легкое, воздушное. И сама Анна Александровна на гадалку не была похожа.

Она была невысокой, на голову ниже Алиски. Если верить сайту, то Анна Александровна не так давно отметила семидесятилетний юбилей, но ничуть она не походила на старуху. Ее лицо сияло свежестью и здоровьем, и впечатление это нисколько не портили обильные морщины. Волосы Анна Александровна собирала в высокий пучок, платье было длинным, цветастым, но ничуть не пошлым.

– Вы меня иначе представляли? – Она усадила Алиску в удобное кресло и заняла второе, стоявшее напротив. Разделял кресла изящный столик на тонкой ножке. – Все меня иначе представляют. Теряются поначалу… и вы тоже.

Алиска кивнула. Ей хотелось и убежать – и остаться, и поверить – и высмеять эту женщину, которая лишь притворялась гадалкой, хотя все на свете знают, что только цыгане умеют предсказывать будущее. В ней же нет и капли цыганской крови!

– Дайте руку, – Анна Александровна взялась за Алискино запястье, слегка сдавив его крепкими пальцами. Алиска отметила: хороший у нее маникюр. – И послушайте… Если вам не понравится то, что я скажу, – уходите! Платить ничего не придется в этом случае. Итак… ваше имя мне известно, возраст – тоже. Работа у вас не тяжелая, но она утомила вас. Подруг много, но кому можно верить – вы не знаете. А в душе вы не так молоды, как указано в паспорте. На вашей ауре я вижу старые раны… сердце? Конечно, сердце… только оно заживает так долго. А порою и вовсе не заживает. Следы ран остаются на годы. Совершенное кем-то предательство? Да… вижу следы страданий и слез. Нельзя плакать. Слезы уродуют душу.

– Я не плачу.

– Телом – не плачете, – охотно согласилась Анна Александровна. – Но не сердцем. Болит?

– Болит.

Сердце и вправду кольнуло – вдруг, и так сильно, что Алиса едва не вскрикнула от этой неожиданной боли.

– Ничего, – Анна Александровна поспешила ее успокоить. – Если болит, значит, оно еще живо. С мертвым сердцем жить тяжело… а живое – отболит и вновь любить потянется. Уже тянется. Верно?

Она не стала ждать ее ответа, накрыла Алискину ладонь второй рукой и продолжила:

– Мечешься ты, вижу, сомневаешься в чем-то – или в ком-то. Не устраивает тебя нынешняя твоя жизнь. А менять – страшно. Вот сама и не знаешь, чего хочешь. Но я тебе помогу! Спрашивай.

Отпустив ее руки, Анна Александровна повторила:

– Спрашивай – или уходи.

Глаза ее глядели строго, и Алиска решилась. Вытащив из сумочки фотографию Далматова – не самую удачную, но он жутко не любил фотографироваться, – она протянула ее гадалке:

– Вот. Он… мы с ним…

Заготовленные заранее вопросы вдруг разом вылетели из ее головы, но Анне Александровне они и не потребовались. Взяв фотографию, она поднесла ее к глазам, сощурилась, словно пытаясь разглядеть совсем уж мелкие детали. И смотрела на снимок долго, может, минуту или даже две.

– Нехороший человек, – сказала она наконец, откладывая его в сторону, изображением вниз. – Черный совсем. Изнутри чернота идет и точит его. Проклятье – страшное. Родовое! От отца – к сыну… Никого такое проклятие не щадит.