– Тищенко.

– Следующий!

– Ну, Тихомиров я.

– Следующий!

– Тихорецкий.

– Дальше!

– Тихонов.

– Дальше!

– Тазиев.

– Имя назови!

– Джабраил.

– На выход! – страшно заорал Семен.

И снова наклонился над вонючим провалом:

– Кто тут на букву я?

– Яковлев, – с непонятной надеждой выкрикнул кто-то.

– Следующий!

– Яблоков.

– Дальше!

– Якунин.

– Дальше!

Наконец раздалось:

– Якоби-Колечкин.

– На выход!

Семен внимательно следил за тем, как ученый горец, а за ним профессор, пыхтя, отдуваясь, карабкаются по крутому трапу. Как только они переступили комингс, он с грохотом обрушил крышку люка. Ничего не понимая, прижавшись друг к другу, Джабраил и профессор с ужасом смотрели на Семена. Они узнали его, но он был теперь в шапке и в меховой куртке, да еще, небось, и при оружии.

Все же ученый горец не выдержал:

– А где стрелки?

– Сбежали.

– Куда? Лед кругом.

– Какая разница? Сбежали.

Семен двинулся к капитанской каюте.

З/к послушно последовали за ним, ежась от холода.

– Это Северный полюс? – с тоской спросил ученый горец.

– А тебе не все ли равно? – Семен распахнул дверь. – Главное, обед еще не остыл.

Джабраил и профессор робко сели за стол. Они были потрясены. Они глядели на Семена так, будто он сам лично на их глазах голыми руками передушил всех стрелков и побросал за борт. С такого станется, читалось в их потрясенных взглядах. Возможно, они считали, что Семен сошел с ума. Не желая их разочаровывать, он взял в руки серебряный половник и осторожно, стараясь не пролить ни капли, каждому разлил по фарфоровым тарелкам борщ.

– Это можно есть?

Семен кивнул. Он им не верил.

Работая ложкой, все равно держал под рукой большой кухонный нож.

Потом ему это надоело, он пробормотал:

– Ну что? Борщ вкусней, чем сало?

Он все еще надеялся, что они соврут, но они не соврали.

– Ты же должен понимать… – с отчаянием забубнил Якобы Колечкин. – Это еще Эйнштейн осознал… Человек, падающий с двадцатого этажа, по отношению к вечности неподвижен… Ну, совсем неподвижен… Ты не сердись, нас тоже скоро не будет… Ну съели мы это сало… – Профессор вдруг так и подался вперед, с уголка рта свисал клочок красной капусты. – Ты что, не понял? Это же не тебя хотели насиловать. Ты-то при чем? Баба у тебя красивая на спине, вот ее и хотели… Сам виноват… Чего на нас-то сердиться? Искусство всегда провоцирует… На то и выдумано…

И без всякой связи со сказанным выкрикнул:

– У меня, например, жена в Алжире!

– Ну, хоть ей повезло.

– В АЛЖИРе… – по буквам уточнил Якобы Колечкин. – В Акмолинском лагере жен изменников Родины… Она тоже красивая… Как твоя… Наверное, урки ее там насилуют каждый день…

И опять без всякой связи со сказанным, заявил:

– Люки надо открыть.

– Зачем?

– Пусть люди увидят волю.

– Успеют, – хмуро сказал Семен. – Дать им волю, они тут сразу все разгромят. В них злобный дух проснется. Через час все тут будет съедено, изгажено, искалечено, а кучка духариков и придурков вас же сгонит с борта.

– Что же нам делать?

– Сам говоришь, что тебе все равно.

– Но…

– Если но, то вот слушайте.

Этим обращением Семен как бы вновь приблизил к себе отступников.

– Так вот слушайте. Дело такое. Пока есть тепло, поедим, помоемся. Экипаж сбежал, значит, обратно не вернутся. Вытащим из твиндеков кочегаров, машинистов, техников, которые есть, пусть займутся машинами и радио. Евреев-спецов из твиндека вытащим первыми, они, кажутся, соображают в своем деле. А ты, профессор, гляди на звезды и выдай нам координаты. Где-то же мы находимся…

Зашипело, пискнуло на стене. Испуганно оглянувшись, увидели картонный круг репродуктора, направленный на них, как черный прожектор.