Ну, почему меня не убило на «Бородино»? Ну, почему все умерли, утонули, а меня судьба отдала японцам? Ну, почему меня не зарезали парижские мясники? Почему пронесло лихо мимо? В Малакке греки с какого-то корыта почти убили меня, и все-таки не убили. Потом в одном кабаке дружно обсуждали, что к чему, девку на всех делили. А дома пришли чекисты, прижали палец к губам, руки, мол, вверх, волк тамбовский, вот и береги теперь задницу от очумевшего клопа дяди Кости. Этот клоп только и думает, как бы ему залезть на египтянку, все верит, что сломаюсь, куплюсь на кусочек замызганного сала, забуду про бдительность…

Вдруг ему показалось, что какая-то тень упала на переборку.

Быстрая нехорошая тень. Он развернулся навстречу и получил удар в лоб.

Ему потом рассказали, он сам не видел: четверо урок схватили его за руки, оглушенного, бросили животом на шконку, сорвали с него штаны. В голом свете электрических лампочек мелькнули инстинктивно сжатые ягодицы. Замучившийся ждать дядя Костя торжествующе, наконец, приблизился, глаза влажно и влюблено поблескивали. «Всем волю даю, – ласково кивнул уркам, удерживающим оглушенного ударом Семена. – Оросите Машу. Потом сам взойду».

Но оросить и взойти у них не получилось.

Вдруг страшно, не по-человечески взвыли в трюме многие сломанные следователями бывшие торговцы, офицеры и кулаки, купцы и служащие Керенского. Взвыли подрядчики и единоличники, шпионы всех мастей, шахтовладельцы, герои Гражданской войны, ударники труда и сектанты, бывшие урядники и жандармы, городовые, участники и жертвы еврейских погромов. А с ними – бывшие анархисты и бывшие казаки, шляпниковцы, эсеры, коммунисты, изгнанные из партии за исполнение религиозного культа, всяческие бывшие монахи и колчаковцы, кустари, несчастные родственники проживающих в Польше и в Америке эмигрантов, троцкисты и прочее отребье, не желающее работать на счастье диктатуры пролетариата. Они видели белеющий на шконках голый мужской зад и лихих возбужденных урок. Пароход слабо покачивало, подрагивали металлические переборки, слепил глаза беспощадный электрический свет, как на допросе. От этого з/к выли еще страшнее. Они не знали, что с ними будет. Они не знали, где находятся. Может, действительно на Северном полюсе. Только дяде Косте было на это наплевать, он блаженно уставился на широкую голую спину оглушенного Семена. Вот она, голая чудесной красоты женщина, сладко очеркнута на широкой спине Семена всего несколькими летящими линиями.

Весь трюм взвыл.

З/к до ужаса боялись дядю Костю.

Они выли и боялись всего, что хищно двигалось и отбрасывало тени в мертвом пространстве твиндека, беспощадно высвеченном электрическими лампочками. Под этот вой и произошло бы то, что должно было произойти: люк наверху с великим грохотом откинулся.

– Молчать!

Раздалось несколько выстрелов.

Урки и дядя Костя отпрянули от Маши, смешались с толпой.

– Есть знающие радиодело? Спецы по радиоделу есть? – крикнули сверху.

Черноволосые евреи-спецы быстро переглянулись. Находчивый курчавый народ, они сразу смекнули, что хотя бы один из них может подняться наверх, разведать, пронюхать, вдохнуть свежего воздуха. Подняться на палубу не трупом на талях, а по лесенке, своими ногами. Подняться, починить сломавшееся радио или что там еще, а потом рассказать обо всем увиденном. Все спецы, как один, открыли рты, но в этот момент старший из них, Яков по имени, громко крикнул:

– Он – знающий!

И кривым пальцем указал на Семена.

– А чего это с ним? – спросил сверху стрелок.

– В обмороке валяется.