От внезапного предчувствия неслучайности происходящего перехватило дыхание.

– Я лишь загляну, – сказал себе мальчик. – Лишь загляну, и все.

В комнате горела настольная лампа. Наверное, ее оставил дядя Игорь или кто-то из домашних, забыли вернуться в спешке праздничных приготовлений. Ее свет, такой личный, сокровенный, знающий об одиночестве и мыслях дяди Игоря, манил неотвратимо.

“Мне же не запрещали сюда заходить, – подумал мальчик. – Скажу, что играли в прятки. Дверь была приоткрыта”.

Он медленно обошел комнату, внимательно рассматривая шкафы, книжные полки, рабочий стол. В углу громко тикали напольные часы с маятником, словно отмеряли то краткое время, что отпущено ему пробыть здесь незамеченным.

Он захотел уйти, сделал три шага к двери; ему стало тревожно. Он понял, что все книги тут – книги химика. Те же самые, что у отца. Только у дяди Игоря их было больше, отец знал только немецкий, а тут и английский, и французский. Мальчик снял с полки одну – да, тот же штамп закрытой библиотеки Института.

Отец, если работал дома, потом убирал со стола все бумаги. Если мальчику нужно было войти в его комнату, он сначала стучал, и отец переворачивал рабочие листы. Дядя Игорь оставил свой стол так, будто вышел всего на минуту: чай в стакане, остро, зло отточенный карандаш поверх листов. Печатные страницы, громоздкие соты формул, испещренные правками.

Мальчик отвернулся. В нем смешались разочарование и смутное упование. Дядя Игорь не мог быть коллегой отца. И он им был. Книги свидетельствовали, что он всего лишь штатский ученый, один из сотен в Городе.

Вдруг мальчик заметил, что из-за дверец платяного шкафа торчит, как уголок закладки в книге, небольшой треугольный краешек одежды. Военного зеленого цвета. С золотыми вышитыми листьями. Рукав, наверное.

Мальчик потянул за этот кончик, но дверцы были захлопнуты плотно.

“Скажу, что хотел спрятаться в шкафу, – решился он. – Мне же не запрещали”.

Мальчик медленно открыл дверцы.

От света лампы внутри шкафа, как внутри пещеры, куда спустился с факелом охотник за сокровищами, разгоралось сияние.

Огнем блистали орнаменты золотого шитья. Золотом вспыхивали пуговицы. Золотом, багрецом, сталью и серебром – узоры орденов: сделанные из кроваво-красной эмали знамена и звезды, серо-стальные серпы и молоты, плуги и штыки, солдат с винтовкой; золотые колосья и листья, золотые буквы ленин.

В шкафу висел мундир. Весь в тяжелой круглой чешуе орденов и медалей от груди до пупа. На погонах сверкали одинокие большие звезды генерал-майора.

Мундир был маленький, почти детский, как раз для дяди Игоря. Без наград он смотрелся бы, наверное, даже комично. Но золотые, рубиновые, сапфировые отсветы наделяли его мощью чего-то сверхъестественного. Мальчик не мог себе представить, что должен был сделать человек, чтобы заслужить столько наград. И человек ли он? Герой? Высшее существо?

Фуражка на полке. Ремень. Пара сапог.

Другой дядя Игорь. Истинный. Имеющий право на особую жизнь.

Мальчик никогда не видел такие драгоценные вещи вблизи. Он провел пальцами по золотым, серебряным, рубиновым чешуйкам, холодным и тяжелым. В зеркале, прикрепленном изнутри к дверце, отражалось смятенное, ставшее от растерянности чужим лицо.

От мундира, увешанного орденами, слившегося с ними в одно целое, исходила чистая, абсолютная сила. И мальчик не смог удержаться. Он уже не думал о том, что могут поймать, наказать, запретить ходить к дяде Игорю. Ему так хотелось причаститься этой силы, почувствовать себя в ней, что он снял мундир с вешалки и неожиданно ловким, будто украденным у хозяина, движением всунул руки в рукава.