Так гораздо легче. На время случившееся в колледже перестаёт быть центром моего внимания. И даже головная боль почти не мешает.

Сменив музыку на более динамичную, отхожу к противоположной стене и работаю только над прыжками, взмывая над полом и глухо приземляясь обратно.

— Неплохо, неплохо, — от двери комментирует Роза Марковна.

Не заметила её. Заканчиваю упражнение и разворачиваюсь к тренеру.

— Та-а-к, — она меняется в лице.

Поджав губы, идёт прямиком ко мне. Хватает за подбородок, всматривается в ссадину, пальцем трёт тоналку и закатывает глаза.

— Это что, Амалия?

— Ничего, — отвожу взгляд, всё ещё тяжело дыша после тренировки.

— Разумовская, мы не в детском саду. И не надо мне рассказывать, что ты споткнулась!

— Не буду, — поднимаю на неё нерешительный взгляд.

— Скажи мне, ты чем думаешь? А если у тебя сотрясение и ты мне сейчас здесь от нагрузок сознание терять начнёшь, а?! — повышает голос Таль.

— Нет у меня сотрясения, правда. Всё хорошо. А это… случайность, — пытаюсь оправдаться.

— Марш к медикам!

— Роза Марковна…

— К медикам, я сказала! И без официального допуска ко мне даже не подходи, — подталкивает меня к выходу.

Сворачиваю за вещами. Обуваюсь, вешаю рюкзак на плечо, куртку на предплечье и послушно иду в медкабинет. Вопреки собственным словам, тренер идёт прямиком за мной. И к местному врачу мы тоже заходим вместе.

Тоналку приходится смывать.

— Твою ж… — тихо ругается Роза Марковна. — Кто тебя так, Ами? Наши?

— Нет, — кручу головой, но врач удерживает меня за затылок и заглядывает в глаза. — На физре в колледже мячом попали в лицо, — приходится признаваться.

— Попали? — хмыкает тренер, явно не особо веря моим словам. — Что там, Вероника?

— Сотрясения нет, но два-три дня я бы понаблюдала, — заключает врач.

— Нет, не надо. Со мной правда всё нормально, я могу тренироваться, — тараторю, задержав дыхание до жжения в лёгких.

— Пять, — глянув на меня, отвечает Роза Марковна.

— Что «пять»? — не понимаю.

— Пять дней у тебя на восстановление под регулярным наблюдением Вероники Филипповны.

— Но у нас же…

— Пять дней, Разумовская, — не даёт договорить тренер. — Мне трупы на льду не нужны. Не было никогда и, знаешь ли, не хочется начинать. Уровень у тебя хороший. Быстро нагонишь пропущенные дни.

Отворачиваюсь, снова злясь на этих идиоток, запустивших в меня мячом. На себя за то, что не смогла увернуться и теперь мне придётся пропустить столько тренировок. Да ещё и сидеть всё это время дома с матерью и сестрой.

Звучит как настоящая катастрофа.

— Вер, выйди, — просит тренер.

Оставляя после себя шлейф из запаха лекарств и духов, Вероника Филипповна оставляет нас вдвоём, плотно прикрыв за собой дверь.

— И чего опять глаза на мокром месте? — смягчается Роза Марковна. — Ами, пойми, я не могу рисковать тобой, репутацией школы, своей свободой в случае, если с тобой что-то случится.

— Я понимаю. Честно, — стараюсь смотреть только на неё.

— Матери твоей я сама позвоню.

— Спасибо, — это спасёт меня от лишних объяснений, хотя упрёки всё равно будут.

— «Спасибо», — передразнивает тренер. — Я понимаю, что сложно защищаться от толпы, которая бросает в тебя камнями. С одной стороны прикрываешься, с другой всё равно прилетает. Но ты не сдавайся, поняла? Сдашься, толпа победит. Ты на лёд зачем выходишь? Живёшь здесь по двенадцать часов периодами?

— Ради победы, — тихо отвечаю ей. — Ради предстоящих соревнований, а потом… я хочу на олимпиаду.

— Вот и там, — Таль кивает на дверь, — тоже олимпиада. Длинная такая, в целую жизнь. И там тоже надо уметь побеждать.