Гавилару бы не понравилось, как обращаются с его сыном. Хоть Далинар и действовал из лучших побуждений, он отодвинул парня в сторону и захватил власть. Время, на протяжении которого Элокар приходил в себя после ранения, ухудшило ситуацию, ведь великий князь привык принимать решения самостоятельно.

Однако Далинар солгал бы самому себе, сказав, что именно с этого все и началось. Его поступки были совершены на благо Алеткара, на благо самого Рошара, но это не отменяло того факта, что – шаг за шагом – он узурпировал престол, несмотря на то что все это время заявлял, будто не собирается этого делать.

Продолжая держать Навани одной рукой, Далинар положил другую на плечо племянника:

– Прости, сынок.

– Дядя, ты вечно извиняешься, – бросил Элокар. – Это тебя не останавливает, но, полагаю, и не должно. Твоя жизнь состоит из решений о том, что тебе нужно, и действий, направленных на то, чтобы это заполучить. Нам всем стоило бы у тебя поучиться, если бы мы только сумели придумать, как поспевать за тобой.

Далинар поморщился:

– Мне есть о чем с тобой поговорить. О планах, которые ты мог бы оценить. Но этой ночью я прошу только твоего благословения, если ты в силах его дать.

– Это сделает мою мать счастливой, – ответил Элокар. – Ну и ладно.

Элокар поцеловал мать в лоб, а затем покинул их, шагая по крыше. Сначала Далинар встревожился, что король уйдет совсем, но он остановился рядом с одной из отдаленных жаровен и принялся греть руки.

– Что ж, – произнесла Навани. – Не хватает только твоего спрена. Если он собирается…

Ветер ударил по вершине башни, принеся с собой запах недавнего ливня, мокрого камня и сломанных ветвей. Навани ахнула и прижалась к Далинару.

В небе возникло нечто. Буреотец объял все, он был лицом, которое тянулось от горизонта до горизонта и надменно взирало на людей. Воздух сделался странно неподвижным, и все, кроме вершины башни, как будто исчезло. Они словно выпали в некое место за пределами времени как такового.

Светлоглазые и охранники одинаково зашептались или вскрикнули. Даже Далинар, который этого ожидал, против собственной воли отступил на шаг – и ему пришлось побороть желание съежиться перед спреном.

Клятвы, – пророкотал Буреотец, – это душа праведности. Если вам суждено пережить грядущий ураган, клятвы должны направлять вас.

– Буреотец, я близко знаком с клятвами, – крикнул Далинар в ответ. – Как ты и сам знаешь.

Да. Ты первый за тысячу лет, кто сковал меня узами.

Каким-то образом Далинар почувствовал, что спрен переключил внимание на Навани.

А вот ты… клятвы для тебя что-нибудь значат?

– Правильные клятвы, – подтвердила Навани.

И в чем ты клянешься этому мужчине?

– Клянусь ему, и тебе, и любому, кто захочет услышать. Далинар Холин мой, а я – его.

Ты уже нарушала клятвы.

– Все люди их нарушали, – ответила Навани с непокорным видом. – Мы слабые и глупые. Эту я не нарушу. Таков мой обет.

Буреотца, похоже, ее слова удовлетворили, хоть они и были далеки от традиционной свадебной клятвы алети.

Узокователь?

– Я даю такую же клятву, – сказал Далинар, взяв Навани за руку. – Навани Холин моя, а я – ее. Я люблю эту женщину.

Да будет так.

Далинар ожидал грома, молний, каких-то победных фанфар в поднебесье. Вместо этого завершилось безвременье. Ветер стих. Буреотец исчез. Над головами собравшихся гостей вспыхнули дымчато-голубые кольца – спрены благоговения. С Навани все было иначе. Вокруг ее головы кружились золотые огни спренов славы. Поблизости Себариаль потер висок, словно пытаясь понять, что же он такое увидел. Новые охранники Далинара выглядели обессиленными, как будто на них навалилась внезапная усталость.