Она положила пузырек на место. Сделала Артуру гоголь-моголь и смотрела, как он пьет. Медленный яд. Она запомнила все, что на экскурсии болтал об этом Блейки. Артур пил с жадностью, причмокивая, как ребенок, – больше, подумалось ей, чтобы порадовать ее, чем потому, что сам испытывал удовольствие. Этот выпьет все, что ему дадут. Можно не сомневаться.
– Как ты себя чувствуешь, Артур?
– Ох, Эт! В какие-то дни силы вроде бы прибавляются, а потом опять начинаю сдавать. Нужно время.
Но ядом не пользовались. Пузырек оставался полным. Что за ужасная чушь! Похоже на детективный роман, прямо какая-то Агата Кристи. Надо просто спросить Чар, и та расскажет, зачем ей пузырек с ядом.
– Хочешь, я тебе почитаю? – предложила она Артуру, и он согласился.
Она села у его кровати и стала читать книгу о герцоге Веллингтоне. Артур сам ее читал, но руки устали держать том. Все эти битвы, войны и прочие ужасы – что знал Артур о таких вещах, почему они его вдруг заинтересовали? Ничего он не знал. Не знал, почему так бывает на свете, почему люди не могут вести себя разумно. Он был слишком хороший. Он разбирался в истории, но не в том, что происходит у него под носом, в его собственном доме, да где угодно. В отличие от Артура, Эт знала, что что-то происходит, хотя не могла сказать почему; в отличие от него, она знала, что кое-кому доверять нельзя.
В конце концов она ничего не сказала Чар. Но каждый раз, наведываясь к ним, она находила предлог оказаться на кухне, открыть буфет, встать на цыпочки и, заглянув поверх прочих склянок, удостовериться, что жидкость в пузырьке не убывает. Да, она допускала, что, наверное, ведет себя несколько странно, такое случается со старыми девами. Ее страх был сродни тем абсурдным и безобидным страхам, которые иногда находят на молоденьких девушек: а вдруг они выпрыгнут из окна или задушат сидящего в коляске младенца? Эт, впрочем, боялась не за себя.
Эт смотрела на Чар, Блейки и Артура – они втроем сидели на крыльце и решали, стоит ли войти в дом, включить свет и поиграть в карты. Она хотела удостовериться в собственной глупости. Волосы Чар – как и волосы Блейки – сияли в темноте белизной. Артур теперь почти полностью облысел, а у Эт волосы были тонкие и темные. Чар и Блейки представлялись ей животными одной породы – высокие, легкие, властные, склонные к опасной чрезмерности. Они сидели порознь, но словно светились в темноте. Любовники. Слово вовсе не ласковое, как думают многие, а жестокое, убийственное. Вот Артур в кресле-качалке со стеганым одеялом на коленях, нелепый, как зверек, у которого так и не отросла взрослая, самая необходимая шерсть. Из-за таких, как Артур, чаще всего и случаются неприятности.
– Моя любовь на «Р», поскольку он разбойник. По имени он Рекс, живет он… в ресторане[7].
– Моя любовь на «А», поскольку он абсурден. По имени он áртур, живет на антресолях.
– Вот это да, Эт! – сказал Артур. – А я и не подозревал. Хотя не уверен, что мне понравилось про антресоли.
– Такое впечатление, что нам всем лет двенадцать, – сказала Чар.
После истории с синькой к Чар пришла популярность. Она начала принимать участие в постановках Любительского драматического общества и общества певцов «Оратория», хотя никогда не имела особенных актерских или музыкальных талантов. В пьесах она всегда изображала холодных красавиц или хрупких и утонченных светских дам. Она научилась курить, потому что этого требовала сцена. В одной пьесе, которая навсегда врезалась Эт в память, Чар изображала статую. Вернее, она играла девушку, которой надо было притвориться статуей, чтобы в нее влюбился молодой человек. Впоследствии он, испытав смущение и, возможно, разочарование, должен был обнаружить, что его любовь – всего лишь обычная девушка. Целых восемь минут Чар, задрапированной белым крепом, пришлось стоять на сцене совершенно неподвижно, повернув к зрителям свой прекрасный холодный профиль. Все были в восторге от того, как у нее это получалось.