Лежа на спине, она два раза пыталась поднять руку. В третий раз ей удалось поднести к губам два исхудалых пальца и послать воздушный поцелуй Билли Джексону из глубины черной пропасти. Затем ее рука безжизненно упала обратно.

– Прощай, Билли, – еле слышно проговорила она. – Ты отстоишь от меня на миллионы миль, и ты даже не мерцаешь мне. Но ты оставался там, где я могла тебя видеть, почти все время, когда вокруг меня не было ничего, кроме тьмы, не правда ли? Миллионы миль… Прощай, Билли Джексон.

Утром Клара, темнокожая служанка, нашла дверь запертой; ее взломали. Уксус, жженые перья и хлопанье по ладоням не произвели никакого действия, и кто-то побежал вызвать по телефону карету «скорой помощи».

Вскоре она со звоном подкатила к крыльцу, и толковый молодой врач в белом полотняном халате, находчивый, энергичный, уверенный в себе, с гладко выбритым лицом, носившим полудобродушное, полумрачное выражение, вбежал по лестнице.

– Вызов «скорой помощи» в номер сорок девять, – коротко сказал он. – С кем несчастье?

– Ах да, доктор, – фыркнула миссис Паркер, точно самое большое несчастье состояло в том, что несчастье произошло у нее в доме. – Не могу себе представить, что это такое с ней. Как мы ни старались, нам не удалось привести ее в себя. Это молодая барышня, мисс Эльзи… да, мисс Эльзи Лисон. Еще ни разу в моем доме…

– В какой комнате? – ужасным, непривычным для миссис Паркер голосом крикнул доктор.

– Комната под крышей… Она…

Очевидно, врачу «скорой помощи» было хорошо известно, где находятся подобные комнаты. Он летел по лестнице через четыре ступеньки. Миссис Паркер последовала за ним медленным шагом, как того требовало ее достоинство.

На первой площадке она встретилась с ним. Он возвращался, неся на руках «астронома». Тут он остановился и дал волю своему острому, как скальпель, языку. Миссис Паркер начала постепенно съеживаться, как платье из твердой материи, соскользнувшее с гвоздика. Так она и осталась на всю жизнь съежившаяся и душой, и телом. Иногда любопытные жильцы спрашивали, что ей сказал доктор.

– Не будем об этом говорить, – отвечала она. – Если мне простится то, что я все это выслушала, я буду удовлетворена.

Врач со своей ношей прошел сквозь свору любопытных, собирающихся на месте несчастья, как собаки вокруг затравленного зверя; но даже они, смутившись, отступили на тротуар, ибо у него было лицо человека, держащего в объятиях труп любимого существа.

Они заметили, что он не положил безжизненное тело, которое нес, на койку, приготовленную внутри кареты, а только сказал кучеру:

– Валяйте, как черт, Вильсон.

Вот и все. Ну, какой же это рассказ? В газетах, вышедших на следующий день, я нашел несколько строк в отделе происшествий, и последние слова, быть может, помогут вам (как они помогли мне) связать все факты вместе.

В газете говорилось о том, что в больницу Бельвю была принята молодая девушка, проживающая в доме номер 49 по Восточной улице и страдавшая от общего истощения вследствие недостатка питания. Заметка кончалась словами:

«Доктор Вильям Джексон, оказавший больной первую помощь, утверждает, что она поправится».

Когда любишь Искусство, никакие жертвы не тяжелы.

Такова предпосылка. Наш рассказ явится выводом из этой предпосылки и вместе с тем ее опровержением. Это будет оригинально и ново с точки зрения логики, а как литературный прием – лишь немногим древнее, чем Великая Китайская стена.

Джо Лэрреби рос среди вековых дубов и плоских равнин Среднего Запада, пылая страстью к изобразительному искусству. В шесть лет он запечатлел на картоне городскую водокачку и одного почтенного обывателя, в большой спешке проходящего мимо. Этот плод творческих усилий был заключен в раму и выставлен в окне аптеки, рядом с удивительным початком кукурузы, в котором зерна составляли нечетное количество рядов. Когда же Джо Лэрреби исполнилось двадцать лет, он, свободно повязав галстук и потуже затянув пояс, отбыл из родного города в Нью-Йорк.