Лиза терпела плач чуть ли не час, а после вышла из комнаты и постучалась к соседям. Звуки стихли. Дверь не открыли – естественно. Лиза замерла, почти не думая, сексуально ли выглядит ее итальянская пижама, но заметила боковым зрением, что камера в коридоре проснулась, повернулась и сфокусировалась на ней. Из-за двери Эллы и Жени донесся еле слышный стон, как если бы стонали из-под подушки и еще наброшенного сверху одеяла. Камеры фиксировали все, но Лиза решила наплевать на них и ударила босой ногой по двери – напрасно, замков по правилам не ставили: только пальцы ушибла. Двери распахнулись. Настежь, а то!

В комнате – ожидаемо – все было в полном порядке, даже излишне педантичном. Лиза прошла к алькову и отдернула плотную синтетическую занавеску, отделяющую постель от зоны наблюдения. Элла отбросила подушку, но продолжала стонать, скорчившись и закрывая руками лицо, по миниатюрным пальчикам и длинным платиновым волосам текла кровь. Евгений лежал, отвернувшись к стене и не шевелясь.

– Что с тобой? – Лиза старалась говорить тихо, но записывающую аппаратуру не обманешь.

Элла молча покачала головой, сделала слабый жест – уходи! Кровь потекла сильнее. Лиза мельком увидела распухшее лицо Эллы.

– У тебя нос сломан, – сказала Лиза, в общем-то, спокойно, но четко артикулируя – на камеру.

– Да, представь, какая неприятность, – голос Эллы изменился, она невнятно выговаривала слова, глотая кровь, – мы уже спали, я хотела выйти в туалет, поскользнулась, упала, расшиблась о подоконник – здесь, за занавеской. Не хочу Женьку будить, он сегодня так перенервничал на собрании! Расстроился, что я ему не доверяю, что не рассказала про сына! Помоги мне добраться до медпункта. Пожалуйста!

И Лиза очнулась. Если она, благополучная, свободная и ленивая, терпит ради небольшого по телемеркам гонорара (а Лиза – начинающая участница реалити-шоу, всего ничего времени съемок за спиной, ей только начали платить, и рекламного времени еще не дают, до него пахать и пахать), то что говорить об Элле! С большим гонораром. С солидными рекламными предложениями. И с больным ребенком. Без какой бы то ни было поддержки. Судя по разбору на проекте, точно без поддержки, у Эллы еще и мать-пиявка, не желающая сидеть с недужным внуком, значит, мать не в счет плюс, она с противоположным знаком.

– Конечно, Эллочка! Давай поднимайся, тихонечко, чтобы Женю не разбудить. Экая ты, подруга, неловкая! Хотя, к чему нам этот бред. И неуклюжий этикет… Как рано можно лицемерить, таить надежду, ревновать, разуверять, заставить верить, казаться мрачным, изнывать… Надо сказать администраторам, чтобы подоконники облицевали чем-нибудь, а то, честное слово, травматичные подоконники, под самый нос кидаются.

Лиза безостановочно говорила и говорила, чтобы не разрыдаться. Знала, что не может помочь Элле, ни даже спросить ни о чем – камеры пишут, деньги идут. Задергивать полог от камер – а зачем? Надо торопиться в медпункт, пока Элла сознание не потеряла. Не до выяснений, Элла все равно не признается.

А завтра, если подвернется выгодный случай, Элла заложит Лизу – сын-то важнее. И обижаться нельзя: деньги даром не дают. Обычным, не «своим» людям – точно не дают.

Если бы Лиза дышала ровнее и взглянула на камеру, то не увидела бы красной точки: камера благоразумно дремала, не желая снимать подобные сцены.

Кате можно было доверять. Хотя она и сидела на проекте чуть ли не два года. Катя считалась яркой участницей, она три или четыре раза сменила свою «пару», что ей регулярно припоминали на разборах, но уже восемь месяцев оставалась с субтильным непропеченным Артемом, последним выбранным ею вариантом. Катя скандалила с девочками и мальчиками, дралась – с мальчиками и девочками, била казенную посуду, за что у нее вычитали деньги из гонорара, но не всегда, и с той стороны экрана казалась совершенной оторвой. Но не была ею. Не была и для большинства зрителей, стоило им хоть чуточку посмотреть внимательнее.