Когда песня закончилась, наступила долгая тишина, затем, словно почувствовав, что больше петь не следует, все пустились в разговоры. И тут же Кэтрин ощутила прикосновение Мэддена к своему локтю.

– Было мило с вашей стороны присоединиться к нашей компании, – произнес он каким-то странным сдавленным голосом.

– Почему бы и нет? – чуть нарочито засмеялась она. – Даже если я не могу попасть ни в одну ноту.

– Это не важно, – ответил он. – Главное, что вы пели.

Когда все снова взялись за руки, чтобы двинуться в обратный путь, Мэдден остался рядом с ней. Его рука в перчатке из грубой шерсти слегка сжимала ее руку. Пока возвращались к берегу, он в основном молчал, а уже возле дома украдкой бросил на нее взгляд и затем пожелал ей спокойной ночи тем же сдавленным голосом.

Но сам он не сразу лег спать. Оставив гостей, он вышел в сад, где луна отбрасывала среди яблонь странные искаженные тени. Мгновение он стоял, словно сбитый с толку. Рассеянно, неловко он попытался зажечь свою трубку, но она погасла, и он, не обращая на это внимания, стиснул ее зубами. Потом в занавешенном окне Кэтрин внезапно вспыхнул свет. Казалось, что при этом и на Мэддена снизошло озарение. Он молча уставился на окно, затем, повернувшись, прижался лбом к холодной коре узловатой ветки. Его лицо, освещенное бледным светом, было таким же искаженным, как тени фруктового сада.

И вот снова Нью-Йорк. Всего лишь понедельник, однако Кэтрин казалось, что с тех пор, как она три дня назад ступила на Центральный вокзал, прошла целая вечность. В окружении городской суеты весь ее визит в Грейсвилл стал далеким и неосязаемым, как прекрасный сон.

Вернулись и Нэнси с Мэдденом, поскольку на «Империале» прибыл Бертрам, и сразу же начались репетиции. Мэдден намеревался чуть позже отправиться в Кливленд, однако пока по просьбе Нэнси снова остановился в «Уолдорфе».

В последующие дни Кэтрин его не видела и мало общалась с Нэнси. Теперь Мэдден казался образцом преданности: хотя Нэнси была вынуждена проводить большую часть дня в театре, он постоянно был рядом, готовый сопровождать ее на обед, чай или ужин в эксклюзивные рестораны, выбираемые по ее прихоти. Нэнси, вернувшая себе утонченность манер, с энтузиазмом погрузилась в работу. И все же, несмотря на то что она была так занята, ей каким-то образом удавалось наслаждаться возвращением к городской жизни. Заранее все организовав, она назначила на четверг поход в ночной клуб для них троих.

Что касается Кэтрин, она не имела ни малейшего желания идти туда, но уступила прихоти Нэнси. А тем временем изо всех сил старалась заняться исключительно своим бизнесом. Ее не оставляли мысли о миниатюре, и она со все возрастающим напряжением ожидала прибытия Брандта. Эта атмосфера неуверенности, как объясняла она самой себе, действовала ей на нервы. Когда наступил четверг, ее настроение еще больше упало – она чувствовала себя взвинченной и чрезмерно напряженной. Только одно было ясно – глубоко спрятанное и непризнаваемое – ее страстное, до сердечной боли желание снова увидеть Мэддена.

Но когда она все-таки увидела его, то была поражена произошедшей в нем переменой. Казалось, что он похудел, постарел, а под глазами залегли черные тени.

Это была странная встреча. Он как будто забыл об их прошлой дружбе, о тех полных взаимного доверия днях в Лондоне и в начале круиза, о том недавнем вечере в Грейсвилле, когда они возвращались на коньках к берегу озера. Он вел себя сдержанно, почти нарочито отстраненно. Он не смотрел на нее. Его рукопожатие было холодным. Для Кэтрин это был тяжелый момент. Нэнси, погруженная в себя, ничего не замечала.