– Он не жаловался, – холодно ответила Нэнси.

– Ты думаешь, он стал бы жаловаться? Он не из таких. Мне неприятно это говорить, Нэнси, но нам действительно следует быть честными в таких вопросах!

Нэнси улыбнулась своей простодушной улыбкой:

– Не волнуйся, дорогая. С Крисом все в порядке. Он, как говорят, большая шишка в Кливленде. Маленькая птичка принесла это Нэнси на хвосте. И не смотри так сердито. Я не собираюсь спорить на эту тему. Я уже вдоволь наспорилась сегодня из-за этой поездки в Вермонт.

Наступила тишина. Нэнси явно пребывала в своем самом легкомысленном настроении, которое Кэтрин всегда считала самым проблематичным.

В конце концов Кэтрин спросила:

– Ты имеешь в виду, что Крис хочет, чтобы ты поехала встретиться с его матерью?

– Да, – покорно кивнув, сказала Нэнси. – И со всеми дядями, и с сорока двоюродными братьями. И полагаю, с хором деревенских жителей. Он попросил поехать в четверг. На два дня или даже на три. Как раз когда я буду настраиваться на репетицию. Как это можно себе представить? К тому же в разгар зимы бросать Нью-Йорк ради какой-то Богом забытой провинции…

– Некоторым людям нравится провинция.

– Вот пусть там и живут.

– Ты должна поехать, – с серьезным видом сказала Кэтрин. – Ты действительно должна.

– Тогда тебе придется поехать со мной, – надулась Нэнси.

Кэтрин, крайне озадаченная, нахмурилась. Она поняла, что ей тоже придется поехать, иначе Нэнси вообще откажется покидать Нью-Йорк.

– В четверг я не могу, – в раздумье произнесла она. – Но если хочешь, я последую за вами на следующий день.

– Хорошо, – ответила Нэнси с улыбкой. – Это годится. А теперь давай прекратим эти разговоры. Включи радио, лучше послушаем какую-нибудь заводную музыку.

В пятницу утром Кэтрин села в экспресс до Вермонта, на пути в Грейсвилл. Она была одна, так как Мэдден и Нэнси уехали накануне, и, утонув в мягкой обивке теплого пульмановского вагона, она протерла запотевшее окно пальцами в перчатке и стала созерцать заснеженный пейзаж, который молча проносился мимо нее. Снаружи было очень холодно. Поезд мчался по замерзшей сельской местности, дальше и дальше, быстрее и громче, пожирая расстояния, которые все не кончались.

День тянулся своим чередом. Ближе к вечеру Кэтрин пришлось пересесть на местный поезд. И снова вперед, в красную дымку заката, который одарил унылую землю ярким небесным сиянием. Полчаса спустя по проходу прошел кондуктор.

– Грейсвилл через пять минут, мэм, – вежливо пробормотал он.

На Кэтрин нахлынули эмоции – тут было и ощущение приближающейся цели, и предвкушение каких-то встреч, и любопытство, и даже легкий страх. Вскоре послышались шипение пара и резкий скрежет тормозов, затем поезд с грохотом остановился, и она оказалась на маленькой голой платформе, в единственном числе, вместе со своим чемоданом, в нервном ожидании обшаривая глазами пустынную станцию, под резким ветром, обдувающим ее щеки.

Тотчас же какой-то мужчина возник из темноты станционного навеса и подошел к ней. Пожилой, кряжистый и кривоногий, в короткой кожаной куртке и шоферской фуражке с козырьком, под которым на обветренном лице играла приветливая улыбка.

– Вы будете мисс Лоример, – объявил он, осклабившись. – Я Хикки. – Он подхватил ее чемодан. – Пойдемте. Я припарковал машину за станцией.

Миновав платформу, Кэтрин последовала за этим мужичком к машине, высокому зеленому «купе», по крайней мере десятилетней давности, но в прекрасном состоянии и безупречно чистому, так что кузов был как глянец, а металлические детали просто сияли. Даже шины были покрыты безукоризненным слоем белой глины. Хикки явно гордился своей машиной, когда, усадив Кэтрин, привел в действие старые поршни мотора и степенно покатил по Мейн-стрит. Вокруг было довольно пустынно, но редким прохожим Хикки махал рукой в добродушном и абсолютно всеобъемлющем приветствии.