– Вы не бойтесь, Люсиночка, я никому не скажу, – интимно зашептал Кузьмич ей в самое ухо. – Слово офицера. Клянусь.

– Верю, верю… всякому зверю – и волку и ежу, а вам погожу! – в своей обычной насмешливой манере, словно ее ничуть не взволновало сообщение о шашнях Ростислава, ответила Люся и, еле отвязавшись от прилипчивого, как репей, болтливого ухажера, побежала к себе.

Со злостью вырвав у себя на участке два здоровенных одувана, успевших разжиреть на черноземе под отцветшим чудесным розовым пионом «Сара Бернар», она огляделась: что бы еще уничтожить от переизбытка нервной энергии? – и застыла, завороженная необыкновенным лунным цветом раскрывшихся сегодня голландских лилий. Запах был тяжеловат, но созерцание дивной красоты резных граммофонов с бархатными коричневыми тычинками благотворно подействовало на психику.

Сеанс цветотерапии продолжился на качелях, куда она присела на минутку, не сумев отказать себе в удовольствии полюбоваться роскошным садом в полном блеске июльского утра. Между прочим, творением собственных рук. Да уж, страшно вспомнить, какое запустение царило здесь раньше: кучи гниющих листьев вперемешку с картофельными очистками и помоями, повсюду высоченная жгучая крапива, в ней – консервные банки, руки-ноги-головы от целлулоидных пупсов, черепки, сетчатые от времени бидоны из-под керосина, под соснами – пухлые рыжие подушки из сухих иголок. Там, где сейчас красуется великолепный куст плетистой красной розы, подвязанный к металлической дуге так, что создается впечатление огромной цветочной корзины, чахла одна-единственная Зинаидина «грядка» – бывшая круглая клумба с остатками кирпичей по краю и жалкими луковыми перьями в центре. На месте нынешней изумрудной лужайки для отдыха и вечернего чаепития с иллюминацией по особо торжественным случаям раньше резвились все кому не лень: сныть, одуванчики, сурепка, репей, – кололи ноги острые былки выродившейся малины, цеплялись за волосы ветки корявой засохшей яблони с прикрученным проволокой к стволу умывальником. Под умывальником, помнится, стояло ржавое ведро, а слева за облупленным, кособоким кухонным столом образца тысяча девятьсот тридцать какого-то года располагалась хозяйка, чистившая картошку к обеду.

Здесь-то Люсю впервые и ознакомили с историей дачного поселка под симпатичным названием Счастливый и историей пребывания в нем славного семейства Кашириных. Рассказчица показалась ей тогда приличной, интеллигентной теткой. Впрочем, не без странностей. Впоследствии этими странностями Зинаида достала ее до печенок, а многократное повторение каширинской саги, слово в слово, перед Лялькиными гостями убедило в том, что Зинаида пела с чужого голоса. С голоса своей свекрови – неглупой, не лишенной чувства иронии и – в отличие от Зинаиды – вполне адекватной Агнессы Федоровны, которую, правда, невестка Зиночка застала, что называется, на излете, когда прошлое окрашено преимущественно в солнечные тона…

Дачи в Счастливом начали строить в конце тридцатых. Под участки вырубали сосновый лес, вычищали колючий еловый подлесок, засыпали грунтом ручейки и овражки. Земли тогда не жалели: нарезали народным артистам, художникам, композиторам по двадцать – двадцать пять соток. Крупному творческому начальству – и того больше. Проектировщик заводов и фабрик Ростислав Иванович Каширин вложил в подмосковную дачу весь свой нерастраченный художественный талант. В глубине участка всем на зависть был возведен двухэтажный дом с двумя полукруглыми террасами – на восток и на запад, чтобы расставаться с солнцем лишь в полуденный зной, с фигурными балконами и открытой верандой, разрезанной посередине ступенями высокого крыльца.