– А вы?

– А что я? – Отец Игнатий пожал плечами. – Если вы – толстовец, значит, меня для вас как бы и нет…

– Почему же нет, если вот вы – стоите?..

– Так ведь, по Толстому, кто тут стоит? Человек, который народ дурачит, а не священнослужитель…

– Да?!

– Да… По Толстому, именно так получается, – сказал отец Игнатий.

Петр Андреевич вздохнул тяжело.

– Нескладный какой-то у нас разговор получается… Вот с прежним батюшкой мы любили, любили потолковать о философии. Жалко его, очень душевный человек был…

– Царствие ему Небесное… – перекрестился отец Игнатий.

– Да… – вздохнув, продолжал Петр Андреевич. – Душевный. А знаете, я вообще-то помянуть его хотел… Можно?

И Петр Андреевич вытащил из портфеля бутылку настоящей заводской водки. Отец Игнатий пожал плечами.

– Не положено, конечно, Великим постом это дело. Но вы ведь толстовец. Помяните… Что ж… Дело такое.

– А вы со мной не помянете?

– А я, извините, не употребляю… – ответил священник. – Я помолюсь за него лучше…

Петр Андреевич недоверчиво посмотрел на него, но настаивать не стал. Вытащил из портфеля стопочки и наполнил их. Потом посмотрел на церковь и перекрестился. Взял стопку и выпил. И хоть заводская была водка, не подпольная, не поддельная – точно знал Петр Андреевич, – но показалось, будто бензин выпил.

Сморщился. Вытащил папиросы из кармана, закурил.

– Прежний-то батюшка тоже Толстого не жаловал… Поругивал его.

– Правильно делал… – похвалил своего предшественника отец Игнатий. – Гордый очень человек Толстой был. В дерзости ума своего на само Евангелие руку поднял. Переписать его дерзнул.

– А разве Евангелие тоже Толстой написал?

– Евангелие евангелисты писали. А Толстой хулу на Евангелие составил.

– Не знаю… – задумчиво сказал Петр Андреевич. – Не читал. А вот вы «Войну и мир» читали?

– Приходилось, – улыбнулся священник.

– Ну и как? Пьер Безухов вам, к примеру, разве не понравился?

– А почему он мне должен нравиться? – удивился священник. – Масонством баловался. А в конце так и вообще – вроде как в декабристы подался. Очень запутавшийся человек…

– Зря вы так… – огорченно сказал Петр Андреевич. Он посмотрел на наполненную, не тронутую священником стопку и выпил ее: – Зря… Пьер Безухов, по-моему, как раз настоящий христианин и был. Помните, как говорит про него Толстой? Что, дескать, Пьер принадлежал к тому типу русских людей, для которых обладать богатством хочется для того, чтобы когда-нибудь можно было бросить все эти богатства. Разве это неправильно, по-вашему? Разве можно сказать, что Пьер нехороший человек был?

– А я разве сказал – не хороший? – удивился священник. – Я сказал – запутавшийся. Хорошие люди тоже, бывает, запутываются и творят сами, не ведая что…

– Ага… – обиженно проговорил Петр Андреевич. – Конечно. Вы уж извините меня, отец Игнатий, но, по-моему, для вас все мы, толстовцы, не хороши.

– А как же иначе? – терпеливо улыбнувшись, ответил священник. – Как мне могут нравиться люди, которые из-за гордыни своей, из-за упрямства от самой Церкви отошли? Только к Безухову это не относится. Он-то как раз и не был толстовцем. Просто заблудился, и все.

– Не понял! – сказал Петр Андреевич. – Почему же это Пьер Безухов не толстовец, если у Толстого про него в книге написано?

– Не знаю… – пожал плечами отец Игнатий. – Может, потому, что сам Толстой, когда «Войну и мир» писал, еще не успел придумать своего толстовства.

Петр Андреевич растерянно оглянулся вокруг. Тепло пригревало землю солнце. Лучи его сверкали на золоте крестов над маковками храма. Белое облачко проплывало в высоком небе. Легкий ветерок чуть покачивал подернутые маслянистым дымом распустившихся почек ветки берез. Все было как год, как два, как три назад, но только разговор почему-то не получался.