Итак, раз это так необходимо, слушай. Все, как на духу и с самого начала.

Когда родилась Криста, мне было шесть. Мои родители почему-то много времени проводили с ее родителями. Став старше, я объяснил это тем, что они над чем-то вместе работали. Но, конечно, это только моя придумка, и может быть абсолютной неправдой. Может быть, они были собутыльниками или еще кем, а наивный мозг шестилетки был склонен все идеализировать, старательно вытесняя из долговременной памяти бутылки и побои. Демон его знает, как все было на самом деле! Прости, Господи, что упоминаю врагов Твоих.

И да, я не помню, как назвали Кристу родители. Они успели сказать ее имя всего лишь раз в моем присутствии. А потом мы остались одни на той демоновой улице. Ох, опять. Прошу прощения за все будущие сквернословия сразу, но если Ты есть, то сам знаешь, эту историю без ругательств не рассказать.

На чем я остановился? Ах да. Мы остались одни. Я и держал на руках маленькую девочку, с белыми и на удивление длинными для новорожденной волосами. Она кричала, не переставая. И я совершенно не понимал, что теперь мне с ней делать. Да что там с ней, я не понимал даже, что делать с собой. Чтобы успокоить ее, я начал с ней болтать. Говорил все подряд. Просто называл все предметы, что видел вокруг себя, по очереди.

Я стоял рядом с покосившейся и давно закрытой церковью и одним из предметов, попавшихся мне на глаза, очевидно, оказался крест.

– Смотри, какие ворота, – говорил я. – И крестик! Гляди, какой крестик!

И девочка успокоилась. Замолчала.

– А вон трубы, – продолжал я, и она опять заплакала. – Не нравятся трубы? А крестик?

И снова тишина.

– Крестик, крестик, самый красивый на свете крестик…

Приговаривал я, забираясь в разбитое церковное окно цокольного этажа. Так что, выходит, Криста сама выбрала себе имя, да.

Мы жили в той полуразрушенной церкви. Я понимал, что детей надо кормить и мыть, но точно не готов был делать это сам. И если себе еду я еще мог украсть, то Кристе необходимо было молоко из бутылочки. И соска на бутылочку. Ну и где я это все должен был брать?

Именно вопрос жизнеобеспечения Кристы стал причиной того, что я нашел подобие семьи.

Мышку я повстречал на одном из рынков, когда пытался украсть молока. Она схватила меня за ухо, когда моя рука уже тянулась к заветной бутылке.

– Попался! – завопила она писклявым противным голосом и потащила меня в какую-то подворотню.

Я попытался вывернуться, но она держала за ухо крепко.

– Маленький гадкий воришка!

– Я не вор! – мне было обидно называться вором.

– Я своими глазами видела, как ты пытался украсть молоко! – девчонка за ухо развернула меня к себе, удивляясь моей наглости.

– Это не мне!

Она сразу же меня отпустила и с любопытством уставилась на меня.

– Котенка прячешь? Покажи!

– Не котенка, – буркнул я.

– А кого?

Конечно, мне хотелось переложить ответственность со своих плеч на чьи-нибудь другие, и мне действительно нужна была помощь. Поэтому я недолго думал.

– А ты никому не скажешь? – сощурился я.

– Зуб даю, – пообещала девчонка. – Коренной! Меня, кстати, Мышкой зовут.

Это показалось мне серьезным аргументом и почти клятвой на крови, и я повел Мышку в церковь. Новой знакомой было двенадцать или около того, она не помнила своих родителей и своего имени, жила на улице с самого раннего детства и на рынке тоже воровала. А ко мне прицепилась исключительно из природной вредности.

– Да, – протянула она, увидев орущего в грязных тряпках ребенка. – Это точно не котенок.

Я до сих пор благодарен ей за жизнь Кристы. Сам бы я не справился. Не в шесть лет. И хоть теперь мне пришлось воровать и для Мышки тоже, я был счастлив тому, что она взяла на себя заботы о белокурой девочке. Если подумать, то без Мышки и я бы не выжил на демоновой улице, у которой были свои законы, жестокие и непонятные, но неукоснительно соблюдаемые и вбиваемые кулаками прямо в тупые головы новичков. Наша старшая подруга сделала все возможное, чтобы я получил от уличной жизни как можно меньше тумаков.