«Я буду о тебе всегда помнить», – мысленно обещает Миша отцу и трогает его холодные руки.

«Я тоже», – знает ответ юноша.

«Ты не сердись, что я уехал».

«Давно было пора», – подсказывает ангел и голосом профессора повторяет:

«Давно было пора».

«Говорят, на том свете…»

«Всякое наговорить могут! Доподлинно неизвестно».

«Все равно, – мысленно обращается к отцу младший Коротич. – Передай привет маме».

«Всенепременно, – отвечает за профессора ангел и усаживается рядом с молодым человеком. – Все будет хорошо», – обещает он и легко касается плеча Миши Коротича, отчего тому кажется, что над лицом отца воздух приходит в какое-то странное колебание и возникает ощущение, что покойник дышит.

«Не может быть», – грустит младший Коротич и пытается запомнить незнакомый отцовский облик, вытесняющий из памяти тот, который оказался запечатлен на портрете…

В Москву Миша вернулся с ощущением гулкой пустоты. Подумал пойти к Одобеску, но не решился и долго блуждал по переулкам, расположенным поблизости к Спиридоньевскому. Больше всего на свете он боялся сейчас встретить легкомысленную Аурику, отнесшуюся к его исчезновению как к своеобразному избавлению от недужных, как она считала, отношений с неинтересным во всех смыслах представителем противоположного пола. И только проницательный Георгий Константинович вспоминал о симпатичном ему юноше с грустью всякий раз, когда в его доме появлялось очередное двуногое недоразумение с пустыми и жадными глазами.

– Мне кажется, или ты не находишь себе места? – с опаской спрашивал обеспокоенный отец, замечая, как меняется Аурика.

– Все нормально, – отмахивалась девушка и приводила в дом поклонника за поклонником.

– Я даже не успеваю их запомнить, – жаловался Георгий Константинович Глаше и с надеждой смотрел на календарь в ожидании начала учебы. «Девочка мечется, – успокаивал себя Одобеску. – Ей хочется любви».

– Какая любовь! – взбрыкивала Аурика. – Этого только мне не хватало! Ты же прожил без любви всю свою жизнь!

– Это чушь! – устало возражал Одобеску.

– Ах, да, простите, – язвила Золотинка. – Я совсем забыла: у тебя была тайная любовь за закрытыми дверями. Между прочим, это ханжество!

– Ханжество – строить отношения, исходя из материальных и социальных характеристик.

– Да что ты, папа?! – сверкала глазами Аурика. – Не ты ли мне говорил: «Руби дерево по себе»?

– Это не я, – отказывался от авторства Георгий Константинович. – Это народная мудрость, активно используемая многочисленными представителями художественной словесности. Привести пример?

– Не надо, – бурчала Золотинка и рассматривала свои крупные руки с таким вниманием, как будто видела их в первый раз в жизни. – Знаешь что! Если рубить по себе, боюсь, топор будет не в кого втыкать – уж больно мелкая поросль. А мы, Одобеску, корабельные сосны.

– Только по комплекции, только по комплекции, – хлопотал отец и прижимал дочь к себе: – Аурика, посмотри вокруг! Неужели ты не видишь вокруг себя достойных людей? Что влечет тебя к этим бодрым спортсменам с дынями вместо рук?

– Какими дынями? – не понимала отца девушка.

– С этими, – объяснял Георгий Константинович и показывал на свои плечи. Аурика быстро понимала предложенный отцом ассоциативный ряд и смеялась над точностью его наблюдения:

– Это бицепсы.

– О-о-о-о, – картинно удивлялся Одобеску. – Мое золотко стало разбираться в анатомии?! А что говорит историческая наука о роли бицепсов в создании семьи? Или этот факт учеными замалчивается?

– Ничего не замалчивается, – опровергала отцовское предположение Аурика и всерьез отвечала: – Вся история Древнего мира – это история бицепсов.