Я сплю один в шезлонге на заднем дворе. Никогда раньше не спал ночью на улице. Всегда хотелось, но, честно говоря, боялся. А сейчас я думаю: а что такого? Мне совершенно нечего бояться. На самом деле я даже стал человеком, которого боятся.

Рано утром, когда выгуливаю Тесси, все еще в той же одежде, что накануне, только теперь мятой и потной, меня замечает вчерашний коп. Останавливает свою патрульную машину и спрашивает, что я тут делаю.

– Собаку выгуливаю.

– Где вы живете?

– Вон там, – отвечаю я.

Он меня провожает до дома и, похоже, недоволен, когда я достаю из-под искусственного камня запасной ключ, чтобы войти в дом.

– Сейчас почти никто запасным ключом не пользуется, – говорит он.

Я пожимаю плечами, открываю дверь. На полу записка: «Ты гад. Ты еще заплатишь».

Я показываю полисмену инсталляцию «Моя жизнь» из белых картонных коробок. Провожу для него экскурсию по дому, в спальню наверху, объясняю, почему нет ламп при кровати. Указываю в сторону кабинета Джорджа, где много семейных фотографий из «старых добрых времен», что бы это ни значило.

– Похоже, вы на своем месте, – говорит коп, уходя. – Берегите себя.

Это происходит чуть позже, когда я чищу зубы. Будто вода ворвалась потоком, будто я тону. Я чищу зубы, полощу рот, смотрю на себя в зеркало. У меня болит голова, болит глаз, и вдруг вижу, что мое лицо раскалывается и половина его опадает, будто перед плачем. Просто опадает. Я хочу состроить гримасу, хочу осклабиться – едва улыбается половина рта. Как будто я сам над собой издеваюсь, будто мне вкололи новокаин. Ручкой зубной щетки я трогаю лицо, чуть не протыкаю щеку – ничего не чувствую. И понимаю, что как-то оползаю, как поврежденная марионетка. Работаю только одной рукой. Хромаю, выходя из ванной. Ощущение, будто голову завернули в пластик: не то чтобы боль, а размягчение, будто я плавлюсь и стекаю по собственной шее. А лицо в зеркале продолжает опадать, совсем провисает – я сразу старею на сотню лет. Хочу поменять выражение лица – и не могу.

Я говорю себе, что это пройдет. Просто мне попало что-то в глаз – мыло, скажем, – и вымоется слезами.

Выхожу из ванной, одеваюсь, – кажется, часы уходят. Я измотан. Я даже не знаю, лечь или все-таки двигаться. Соображаю, что мне нужна помощь. Собака на меня смотрит странно.

– Что-то случилось? – спрашиваю я. – Не могу понять, что говорю. А ты?

Правая нога – как резиновая лента, пружинит, выскальзывает из-под меня. Я хочу позвонить своему доктору, но не только номера его не помню, а вообще с телефоном не управляюсь. Ладно, думаю, сам себя в больницу отвезу.

Выбираюсь как-то из дому и влезаю в машину. Ставлю рычаг на задний ход и тут соображаю, что ключа у меня нет и мотор не работает. Тогда снимаю ногу с тормоза и выхожу.

Машина катится по дорожке.

Меня рвет там, где стою. Машина выкатывается на улицу, под колеса едущей по дороге. Столкновение.

Почему-то я еще стою на дорожке, рядом с лужей рвотных масс.

Прибывший коп – тот самый, что помнит меня по парку.

– Как можно так с утра напиваться? – спрашивает он.

Я не могу ответить.

– Его не было в машине, – говорит женщина из соседнего дома. – Он просто так тут стоял.

Я пытаюсь сказать: «Больница», – не получается. Пробую произнести «Скорая» – слово расползается.

– ДЕБИЛ! – говорю я вдруг совершенно четко.

Показываю жестом, чтобы мне дали перо и бумагу. Тем же жестом, которым в ресторане прошу счет, пожалуйста. Показываю: написать. Мне кто-то дает бумагу и ручку.

– Заболел, – пишу я большими дрожащими буквами. Это усилие меня добивает, я падаю на землю.