Мы прощаемся, пообещав друг другу списаться позже, а я снова позволяю себе не сдерживать чувств, рыдаю, закусив зубами подушку. Как можно тише, чтобы никто не нарушил этого уединения, иллюзии свободы – по крайней мере, она пока у меня есть. Я оплакивала похороненную надежду. Надежду на то, что он мог выжить и вернулся в город. На то, что однажды он появится на пороге этой спальни, и мой кошмар закончится.  Ментальная связь была безумием, бредом сумасшедшего, последней стадией лайт-шизофрении.  Я просто сбегала в нее от новой, пугающей реальности, от которой больше никто не в силах защитить…

Я еще не знала, что никогда не смогу до конца принять его смерть. До последнего буду искать его взгляд в толпе безликих личностей с целеустремленностью погибающего от жажды. Слышать его голос в глубине души и часто, даже очень, следовать нелогичным на первым взгляд приказам безликого призрака в натянутых высоковольтных проводах непрекращающейся агонии. Loneliness. Назвать это роковым термином “одиночество» не хватило духу. Я выпью его полностью, и никто не позволит залпом, нет… Это слишком просто, да и может убить такой дозой за один глоток. Придется растягивать, умирая и возрождаясь, день за днем, и снова учиться рассчитывать только на себя. Для этого нужны силы, но мне их не обрести, пока давит ужас чужого присутствия.

К обеду мне все же пришлось спуститься, я боялась исполнения угрозы Александра. «Не вздумай пропустить!». Но вместе с тем с бессмысленной обреченностью ухватилась за шаткую опору неожиданного решения. Тяжелого, оно не могло быть легким. Наверное, столкнувшись с ним в коридоре, я еще надеялась, что он одним словом опровергнет мои страхи. Но он этого не сделал, а я вздрогнула от нехорошего предчувствия, понимая, что он вышел из двери, которая находилась чуть по диагонали от моей комнаты, рядом. Твою ж мать!

- Здесь мой рабочий кабинет, - зачем-то пояснил он. Меня что, должно было это успокоить? В доме восемь или десять комнат, и чисто случайно была выбрана для кабинета именно эта, рядом с моими хоромами! Я ничего не сказала. Кивнула, не дожидаясь никаких  уточнений, и, стараясь держать царственную осанку, спустилась вниз.

Стол опять был накрыт на лоджии, навес защищал от солнца, а меня бил озноб. Жара перестала быть наибольшей проблемой рядом с источником векового холода. Неприступным айсбергом, уже избравшим «титаник» моей ослабленной воли для последующего уничтожения. Я задумчиво крутила на вилке пасту, не замечая вкуса, стараясь возвести защитный барьер от его внимательного, изучающего взгляда, лишенного эмоций.

- Ты плакала.

- А есть повод веселиться?

Решение укрепляется, с необычным, несвойственным мне прежде хладнокровием, поэтому я не срываюсь в оправдания и пояснения. Плакала, я живой человек, и у меня есть эмоции! Или вы расстроены из-за того, что я это делала наедине с собой, а не на коленях перед вами?

Он не отвечает, хотя я подсознательно жду обещания прикусить мне мой же дерзкий язычок… гель для душа в качестве профилактики принадлежит другому. Лучше бы он и вправду как-то отреагировал на мою грубость. Молчание убивает, а перед взглядом проносятся кадры один страшнее другого.

- Мне придется уехать сегодня. Это связано с твоим вопросом.

Удар облегчения, вожделенной отсрочки приговора перед неизбежностью бьет наотмашь, и я даже не успеваю скрыть мимолетную улыбку.

- По моему вопросу?

- Да. Чтобы ты могла вернуться домой, и ничего не опасаться. Остался финальный штрих.

Я поднимаю глаза. Знаю, мне запретили смотреть… Когда меня запреты останавливали! Радость от того, что еще одна ночь будет бесценным подарком,– одиночество! – плавит струны натянутого страха. В тени его глаза кажутся более глубокими, с карим отливом, слегка расширенным зрачком от недостатка яркого света. Притом что он гораздо опаснее и умнее Димки, мне не страшно выдерживать этот взгляд. Он не поглощает, не пьет мою волю через хрусталик, не вызывает обреченных судорог в глубине души. Может, страх только в моей голове, надуманная угроза? Мне бы так хотелось в это верить! Увы, жизнь научила уже не доверять никому, кроме самой себя. Но какое-то необъяснимое, легкое, едва ощутимое очарование плавит металл пережитого кошмара. Еще не увидеть этого, не прочувствовать, но кристаллическая решетка медленно разрушается, неумолимо плавится эта твердыня, пока еще не стекая ручейками металла, но уже потеряв свою незыблемую стабильность.