Аполлон Александрович не искал в жизни легких путей. С юных лет его неудержимо влекло в цыганский табор, кабак или на гулянье в Марьину Рощу, поближе к городским низам. Только там он, по собственному признанию, находил интересные характеры и «смышленость».
В личной жизни счастья обрести ему не удалось, денег скопить тоже не вышло. В 1858 году художник расстался с нелюбимой женой и вскоре влюбился в проститутку. «Белошвейка», очарованная его искренностью, ответила взаимностью.
Полный надежды вырвать «гулящую» из порочной жизни, Григорьев сделал ее гражданской женой. Но на достойное существование элементарно не хватало средств. Бывало, семья неделями голодала. Из-за отсутствия лекарств умер их маленький ребенок. Не выдержав лишений, возлюбленная оставила его.
Знакомые отмечали: после случившегося Аполлон словно надломился, стал потерянным и равнодушным.
Свои скромные гонорары поэт тратил на вино, за последние годы жизни он пропил все имущество и влез в огромные долги. Дважды Григорьева приговаривали к долговой яме, откуда его выкупали добрые люди.
Незадолго до кончины он начал писать мемуары, но успел рассказать только о детских годах. Поздней осенью 1864 года Аполлон Александрович умер вследствие апоплексического удара.
«Наступи, раздави, раскрасавица!»
Если для заезжего иностранца зрелище удалого разгула было чаще всего лишь манящей яркими красками экзотикой, то отечественные авторы искали в увлеченности русского человека цыганским искусством гораздо более глубинные причины.
Ром-Лебедев вспоминал в мемуарах историю, широко известную в цыганской среде с середины XIX века:
«В одном цыганском хоре, работавшем в провинциальном ресторанчике, купец, владелец волжских пароходов и баржей, намертво влюбился в плясунью. Долгое время он богато одаривал свою неподатливую зазнобу, щедро угощал цыган, стараясь своей купеческой широтой, удалью забрать в полон душу цыганки.
Кончилось это тем, что купец разорился. Всесильная любовь превратила его в нищего. Вот тогда-то цыганка и вышла за него замуж и привела его в хор.
Бывший купец стоял позади хора с гитарой и подпевал. Надо сказать, что он принес хору “цыганское счастье”. Все волжские купцы знали эту романтическую историю и ездили кутить только к “своему”. Денег не жалели, каждый раз наказывали цыганам:
– Вы нашего – уважайте! Хоть он малость… и того… но душа у него – наша! Волжская!
И не раз я видел, как вместе с гитаристами и хористами стояли русские мужья цыганок и старательно пели…»
Еще при жизни почитавшийся за классика Николай Семенович Лесков очень образно демонстрирует это в романе «Очарованный странник» (1873), где главный герой простолюдин Иван Северьяныч, околдованный певицей Грушей, проматывает казенные деньги. Но объяснение с хозяином заканчивается не плетьми на конюшне, а неожиданным признанием князя.
…Трактир…
– Милости просим, господин купец, пожалуйте наших песен послушать! Голоса есть хорошие.
…Люди… очень много, страсть как много людей, и перед ними <…> молодая цыганка поет.
…Замер ее голосок, и с ним в одно мановение точно все умерло… Зато через минуту все как вскочат, словно бешеные, и ладошами плещут и кричат…Вижу я разных знакомых господ ремонтеров и заводчиков и так просто богатых купцов и помещиков узнаю, которые до коней охотники, и промежду всей этой публики цыганка ходит этакая… даже нельзя ее описать как женщину, а точно будто как яркая змея, на хвосте движет и вся станом гнется, а из черных глаз так и жжет огнем. Любопытная фигура! А в руках она держит большой поднос, на котором по краям стоят много стаканов с шампанским вином, а посредине куча денег страшная. Только одного серебра нет, а то и золотом и ассигнации, и синие синицы, и серые утицы, и красные косачи, – только одних белых лебедей нет. Кому она подаст стакан, тот сейчас вино выпьет и на поднос, сколько чувствует усердия, денег мечет, золото или ассигнации; а она его тогда в уста поцелует и поклонится. И обошла она первый ряд и второй – гости вроде как полукругом сидели – и потом проходит и самый последний ряд, за которым я сзади за стулом на ногах стоял, и было уже назад повернула, не хотела мне подносить, но старый цыган, что сзади ее шел, вдруг как крикнет: