Впрочем, для китайцев выше идеалов даже не жизнь, а жизненные нужды и удобства людей. В этом убеждаешься с первого взгляда на китайский город. Его безликое лицо внушает (никогда не показывает) присутствие Хаоса – реальности бесформенной и, следовательно, вечно ускользающей, рассеивающейся, теряющей себя, как вечно текучая повседневность. Громадность городского нагромождения достигает здесь своего предела, обращаясь в свою противоположность – в анонимную пустоту пустыни. Но Хаос – враг одномерности, любого общего стандарта. Подобно китайскому пейзажу, который следует разглядывать либо издалека, либо в упор, в обоих случаях не видя перед собой предметных образов (и это значит, что видимые образы служат в нем только маской реальности, пребывающей за пределами разрешающей способности зрения), пространство современного китайского города имеет в действительности два плана: с одной стороны – заполненное житейской суетой микропространство, пространство-место жилого квартала с его низкими, густо лепящимися друг к другу строениями и узкими, заставленными лотками торговцев и даже мебелью переулками (это план Земли); с другой стороны – выявляемое транспортными эстакадами и верхушками одиноких небоскребов макропространство пустой среды и всеобщей сообщительности, где все вмещает в себя все прочее (план Неба). Здесь есть своя иерархия – Небо обнимает Землю и держит ее в своих объятьях, – но эта иерархия скорее символическая и внутренняя, где часть пребывает внутри целого и не знает своей ограниченности.

Моим догадкам, впрочем, нашлись на удивление буквальные свидетельства. Чэнду с древности называли «Небесной управой», и название это частенько мелькает на чэндуских вывесках. Спрашиваю у местных, почему «небесная управа»? Отвечают, что местность тут изобильная, одаривающая небесной благодатью. Суждение понятное, но, сдается мне, все-таки вторичное, не открывающее всей правды. Китайцы вообще любят называть свою страну и саму жизнь «небесной» (древние китайцы даже органы чувств называли «небесными управителями»). Думаю, дело тут в том, что жизненный хаос китайских городов, в которых городская скученность оборачивается бесформенностью пустыни, сразу и мгновенно переходит в хаос дикой природы. Китайская мудрость основана на смычке, даже слитности сознания в его, разумеется, «исконных основаниях» с телесной жизнью вне посредования интеллекта. Она превосходит самотождественность формы и учит не знанию о вещах, а интуиции всех вещей. Задание в общем-то нехитрое: нужно просто оставить сознание в покое, дать ему быть таким, каким оно есть, и это значит: рассеяться в мире.

Для китайцев Небо и даже, точнее, «небесное сознание» без остатка растворяется в толще Земли и, в сущности, есть только условие житейского благополучия. Никакой привязанности к «вечным ценностям» такое почитание Неба не предполагает. Люди сами должны устраивать свое бытие в меру своей разумности – исконно небесной.

Да, недаром древние почитали Азию как матерь всех континентов. Есть в ее жизни нечто первобытное, совершенно неотделанное, но имеющее отношение не к вульгарно-грубому, а к родовой полноте жизни, ее великому изобилию.

Сдается мне, секрет благодушия чэндусцев и их гордости за свой город кроется в смутном чувстве, что они удачно спрятались в складках хаоса, очень кстати накрылись мягким одеялом небес, вечно закрытых облаками. Им не страшно в темноте вездесущих превращений. В своей оставленности они веселятся, как дети, зная, что их не накажут. Правильно сказал Ориген: «Оставленность целительна».