– Не я на околышки вешаюсь, а сами околышки из-за моей красоты ко мне пристают.

– Ежели ты не замолчишь, мерзкая…

– Зачем же я буду молчать? Улан с чем пристал – с тем и отстал; казаку миндальные глаза сделала – и никакого на мне пятна из-за этого не осталось. Вот кабы что-нибудь из этого дальше вышло…

– Верно, надо на тебя наплевать мне, на срамницу…

– Ах, очень даже рада буду, ежели наплюете. И какой спокой тогда…

Водворилась пауза. Мать пыхтела, затягиваясь папироской. Младшая дочь подошла к окну, у которого сидела мать, и стала отковыривать лед, намерзший на стекле. Раздался подзатыльник. Девочка отскочила.

– Что? Съела затрещину? – поддразнила ее сестра.

– Вовсе даже и не больно.

– Зато стыдно.

– Стыд – не дым, глаза не ест. Да чего дразниться? Сунься ты к маменьке, так и тебе то же самое будет.

– Нет, уж я попрошу отца, чтобы он Дуньку арапельником… Подзатыльником ее не проймешь. У ней шкура крепка…

И опять пыхтение вследствие затяжки папиросой.

– Продолжайте… что же вы остановились? – сказала старшая дочь, взглянув на мать.

– Что продолжать-то?

– Да движения своей ругательной машины. Вы выбрасывайте свою словесность, а я послушаю. Ведь вы путного разговора вести не умеете.

– Тебя, дуру, ругать – так в чахотку впадешь. Господи боже мой! Хоть бы пол подмел кто, хоть бы чашку кто прибрал. По стульям чулки да юбки разбросаны… Ну, дочки! Сидят сложа руки да глупости надумывают, а нет того, чтобы по дому делом заняться! – со вздохом проговорила мать.

– Для уборки комнаты кухарка есть, – отозвалась старшая дочь.

– Кухарка тебе же, дармоедке, теперь белье стирает.

– Ну, сами промнитесь со щеткой. Для моциона от жира это даже очень чудесно.

– Вот одер-то ленивый!

– Позвольте этот комплимент и к вам обратно препроводить.

– Хоть дырья-то бы на себе зашила. Вон блуза-то…

– Дома что с дырьями сидеть, что без дырьев… Все равно никто из мужчин меня не видит, – огрызнулась старшая дочь. – Да прежде чем на мою блузу смотреть – вы на свою-то блузу посмотрите.

– Тьфу! Вот тебе… И прими это так, чтобы тебе это в самое дыхало…

– Какой интересный французский разговор с куплетами!

Опять пауза. Старшая дочь достает из кармана сушки и начинает их грызть.

– Вот скука-то! – говорит она, потягиваясь. – С самого утра у окна сижу, и хоть бы один офицер мимо по тротуару прошел! Ну что тут делать?

– Юбки, чулки да сапоги свои со стульев прибрать, – отвечает мать.

– Зачем их прибирать, коли они никому не мешают? Места не пролежат.

– Ну кто тебя, неряху, за себя замуж возьмет! Где такой дурак найдется?

– Бог милостив. Для вас же, неряхи, нашелся и взял за себя замуж, так авось и для меня найдется. Не беспокойтесь. Меня за красоту возьмут.

– Нет, уж кажется, ежели свести тебя на живодерню, а потом на салотопенный завод…

– Зачем на салотопенный завод? Я в благородном собрании себе жениха найду. Мной офицеры интересуются.

– Дивлюсь я, как тебя туда пускают.

– Те же офицеры и билеты дают, которых вы так ругаете. Вы вот говорите, что я одер, а там про меня все слух распространяют, что я красавица. Одного только мне недостает – прикрасы новомодными платьями.

– Море-мор с воробьиных гор на тюник не хочешь ли? Стыдилась бы говорить… Отец бьется как рыба об лед, чтоб и на ситцевое-то платьишко заработать, а она…

– На то он и отец, чтобы биться… Уж такая это отцовская обязанность, коли они дочерей народили. Да что, в самом деле, вы все попрекаете! Не в продавальщицы же мне идти! – возвысила голос старшая дочь.

Опять пауза. Старшая дочка потягивается.

– Вот скука-то! Ну, что теперь делать? Кофию напились… До обеда еще далеко… Сушки грызть надоело… Читать лень, – говорила она.