– Когда ты вдоволь насидишься в подвале, обязательно научишь меня превращать безделицу в щит. Полагаю, это прошлая эпоха. А может еще более ранняя. Обожаю такие артефакты, мой юный Фокусник.

Вир побежал к телу ближайшего убитого стражника, провожаемый насмешливым взглядом сойки, поднял с земли короткий протазан с фигурным наконечником, на первый взгляд больше декоративным, церемониальным, а не боевым.

Но только на первый.

– Сколько бабка тебе набила на спину? Три? Четыре рисунка? Давай-ка глянем, на что ты способен.

В Вире пробудилась та же холодная ярость, что и в тот день, когда в дом к Бланке пришли незваные гости. Он, оскалив зубы, напал.

«Скорпион танцует на горячем песке», «Скорпион спасается от клюва аиста», «Скорпион встречает горячий ветер», «Скорпион поднимает клешни к солнцу».

Вир был очень быстр, но Шрев ничуть не смешался от такого напора, и когда «Скорпион пил росу с колючек кактуса», легко, издевательски-играюче использовал первый из своих талантов и перерубил древко протазана ребром ладони. Опасный наконечник, кленовым семечком кружась в воздухе, упорхнул на неведомую высоту, а древко было вырвано из рук Вира и почти сразу же использовано против него.

Он среагировал правильно, двинулся влево, видя движение руки противника, пытаясь разминуться с ударом, но этот Шрев был слишком хорош. Даже для Вира, в котором проснулась память рыцарей из прошлого с сотнями поединков и боев. Тяжелая двенадцатигранная окованная железом палка врезалась справа в теменную кость, и та треснула, не выдержав сильного удара.

Сработал инстинкт. Не его. Чужой. Кого-то того, неведомого ему, безымянного голоса, давно ушедшего в мир солнц и лун. За долю секунды до того, как сойка проломил ему череп, исчез светлячок и Вир излечился прежде, чем успел потерять сознание.

Даже прежде, чем понял, что произошло.

– Ого! – с уважением чуть поклонился Шрев. – Быстро соображаешь. И так у нас уже несколько талантов. Давай-ка выудим следующий.

Он подцепил ногой валявшийся возле мертвого солдата корд, пнул оружие к Виру. Оно прозвенело по камням моста, остановилось возле левого ботинка.

– Давай, молокосос. Прежде, чем окажешься в мешке, точно строптивый поросенок, хотя бы побарахтайся.

Вир ударил по клинку, словно это был мяч. Сильно, быстро, неожиданно. Талант усилил удар, раскалил клинок и тот сверкнул в ночи золотой монетой, нет, настоящей молнией, влетел в сойку.

Полыхнуло совершенно беззвучно, Вир отшатнулся, когда жарко взорвалась радуга. Во все стороны плеснули раскаленные разноцветные крупные капли горячего металла, едва корд врезался в преграду, созданную Шревом, и разлетелся на сотни частей.

Капли упали на камни, перила, колонны, поврежденную статую Родриго Первого, в русло пересохшей реки и остались сиять опасными разноцветными шипящими угольками.

Густой мрак по краям улиц за то время, что Лавиани провела в порту, не стал привлекательнее. Кожу пощипывало от ощущения, что мертвая Риона пялится на нее всеми пустыми окнами.

Гадкое ощущение. Почти такое же гадкое, как мокрая одежда, противно липнущая к телу, оставляющая темные пятна на мостовой. Сойка чувствовала себя нервной, напряженной и у нее из головы не шел разговор с герцогиней. Правильно ли она поступила, отказав ей? Этот проклятущий червячок сомнения, сомнения ей не присущего, грыз изнутри, где-то чуть ниже грудины, то и дело поднимаясь, скользя холодным жгутом по внутренностям.

Задумавшись об этом, она потеряла бдительность, так что невесть как оставшаяся в городе кошка (почти все животные покинули Риону, как и люди) умудрилась напугать ее, когда издала тихое, придушенное мяуканье откуда-то с крыш.