Ее уже несколько часов беспокоило это, но до сего момента Лавиани никак не могла понять, что не так. На самом деле, она и теперь мало что понимала, просто доверилась своим инстинктам, той самой соринке в глазу, которая досаждает и заставляет избавить от нее, чтобы наконец-то обрести покой и чувствовать себя нормально.

Поэтому сойка вернулась в порт.

Корабль Карифа никуда не делся. Стоял пришвартованный недалеко от сгоревшего причала, с канатами, переброшенными на берег и привязанными к уцелевшим после пожара гранитным столбам.

Вокруг была охрана из гвардии треттинского герцога, хотя сойка и не заметила сходней. Судя по всему, прибывшие в гавань, все еще находились на корабле.

Лавиани, не показываясь никому на глаза, под прикрытием начавшейся ночи, разулась, ступила босыми стопами в остывший, удивительно мягкий пепел. Чуть ругаясь сквозь зубы, неспешно залезла в море и, стараясь не шуметь, поплыла к кораблю.

Он быстро рос в размерах, пока черным профилем не загородил большую часть неба. Сойка слышала, как волны тихо бьются о борт и скрипит оснастка, когда Альсакра величаво и едва заметно покачивается с бока на бок.

Вплотную она не приближалась и плыла очень осторожно, радуясь, что нет света от луны и от звезд. Так, что перегнувшийся через борт матрос или охранник заметил бы ее лишь при большой удаче.

Лавиани добралась до кормовой части и здесь потребовалось усилие, чтобы залезть наверх. Если бы не нож, способный резать кость, который без труда входил в плотную мореную древесину, пришлось бы туго. А так, благодаря клинку, ловкости и цепкости пальцев, сойка быстро добралась до кормовой каюты.

Окна – здесь были именно окна, высокие и квадратные, подходящие больше прогулочной лодке богатея из Пубира, чем военному кораблю – оказались распахнуты, из них лился теплый, манящий свет. А еще умиротворенным сверчком звучал одинокий уд – кто-то неспешно перебирал струны музыкального инструмента.

Она осторожно заглянула в каюту, большую, полутемную, где горели три восточных фонаря, бросая на стены фигурные тени от резных решеток, за которыми едва танцевало пламя. А затем одним слитным движением перемахнула через окно внутрь, мягко приземлилась на пушистый густой ковер, заливая его капающей с одежды и волос соленой водой. Музыкант оказался прямо перед ней, и Лавиани приставила к его горлу нож, ощутив полотном шершавую кожу под кадыком и как бородка колет запястье.

Музыка прекратилась, но последняя нота, тоскливая, все еще звучала из-за потревоженной пальцем струны. Женщина, лежавшая на кровати в короткой рубахе из черного шелка и в широких штанах такого же материала, вздрогнула, вскинулась, приподнимаясь на локте, отчего ее длинные многочисленные косы, которые сойка бы не сосчитала и за минуту, разметались по плечам и постели.

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза – маленькая красивая карифка и чуть сутулая седовласая сойка.

– Не надо причинять Тиру вред. Он не опасен, – попросила южанка.

Лавиани была иного мнения. Этот Тир был хоть и невысок, но крепок, а его мускулистые запястья выдавали большую силу. Так что сойка проигнорировала просьбу и не только не убрала нож, но и вдавила его поглубже, выжав несколько рубиновых капелек.

Левой рукой она вытащила из ножен музыканта кривой кинжал, выбросила в окно.

– Довольно необдуманно приходить без приглашения, – карифка и бровью не повела, плавно, точно пантера выпрямилась и села, подобрав под себя ноги. В ней сойка не заметила никакого страха, лишь живой интерес к происходящему. Женщина с косами больше походила на азартного игрока, предвкушавшего интересную партию, чем на испуганную жертву. – Красивый ковер. Мне он нравится. Если ты все же вскроешь горло моему доброму слуге, то позаботься, чтобы кровь не пачкала убранство каюты.