Ссадаши усадил Дейну и сам плюхнулся на своё место, с весёлым прищуром посматривая на хранительницу. Та смеялась, откинув голову назад, на прижавшуюся к ней перепуганную кошку, и была в этот момент невероятно красива. Яркие губы, блестящие глаза, растрепавшиеся кудри и тяжело вздымающаяся грудь. Протянув назад руку, чтобы погладить кошку, Дейна слегка изогнулась, и в плавном изгибе её тела было столько женского соблазна…

– А знаете, господин, – Дейна широко улыбнулась, – пейте. Боги со всем… Пейте. Растрясём весельем это болото.

– Вот это правильно, ребёнок, – одобрила Инан и потянулась к бутылке.

– Ейра, не нуди, – пьяно морщилась Инан, прижимаясь щекой к животу разгневанной наездницы и приобнимая её за ягодицы. – Чё ты как сварливая жена? Вот женюсь на тебе…

– Что? – помощница с негодованием посмотрела на госпожу.

– Чтоб хотя бы право ворчать имела. А то ворчишь и ворчишь… – Инан зевнула. – Без всякого права…

– Кому нужен такой пропащий муж? – ярилась Ейра.

– Ну я же ничего не сломала, – Инан страдальчески притёрлась лицом к платью женщины, – чего тебе надо?

– Мне нужна трезвая хозяйка, которая точно ничего не сломает! Так, отпускайте меня, мне нужно к гостям. И только посмейте что-то учудить!

Ейра отцепила от себя госпожу и, переложив её головой на стол, заспешила по делам. Оборотница приподняла голову и уставилась на нага и Дейну, которые плечом к плечу сидели на притащенной скамейке. Наг держал в руках гитару и вполне мелодично пощипывал струны, а Дейна заворожённо слушала. Оба уже были хорошо пьяны. Единственный трезвый член компании – Госпожа – прятался под столом, наружу торчала только задница с хвостом.

Наагалей что-то тихо-тихо напел по-наагатински, порой замирая и вспоминая слова. Дейна ему подсказывала и иногда даже по-наагатински. Наг благодарно улыбался и начинал петь новую песню.

Из-за пробудившейся крови детей мира Дейна пьянела не так быстро, как могла бы. Из-за ослабевшей защиты от яда Ссадаши пьянел быстрее, чем мог бы. В целом они оба опьянели примерно одновременно и сперва развлекали публику слезоточивыми песнями – наагалей, – а затем скабрёзными анекдотами, которых Дейна знала не меньше, чем сама Инан. Ну с таким-то дядей… Инан сама половину от Милаша слышала.

Сейчас же, в два часа после полуночи, в борделе наступило осоловелое затишье, которое накрывало заведение, когда гости упивались едва ли не вусмерть.

– Какой вы всё-таки хороший, – с чувством выдохнула Дейна и похлопала господина по хвосту. – Такой заботливый, красивый, врёте постоянно, – девушка так блаженно улыбнулась, будто последнее было главным достоинством нага.

– Они все, мужики, врут, – у Инан опьянение уже стало переходить в раздражение.

– А как ты мне нравишься! – Ссадаши привалился к хранительнице, обнимая её одной рукой за плечи. – Такая весёлая… Только как завтра тебе будет плохо, когда ты вспоминать начнёшь, у-у-у… Ты же строгая, ответственная…

– А я не хочу быть ответственной, – Дейна яростно тряхнула головой и обиженно поджала губы. Ей вдруг стало так жалко себя. – Не хочу быть строгой, – голос плаксиво задрожал, – не хочу быть сильной, не хочу быть умной. Мне плохо! Мне страшно! Мне больно! – на глазах сверкнули слёзы, и женщина яростно пнула ножку стола, перепугав кошку. – Меня словно что-то изнутри душит. Гадко-то как…

Шмыгнув носом, хранительница начала растирать покатившиеся слёзы по щекам.

– Ну, милая, – выронив жалобно брякнувшую гитару, Ссадаши перетянул Дейну на хвост и прижал к своей груди. – Будь слабой, глупой…