Ее пение наполняло ночное пространство крепости той болью, которую приносит потеря любви, даже если и знал, что она сто́ит боли. В том, что это правда, не сомневался никто – и особенно дочь Мортимера Мегги. Из девочки, которая когда-то смотрела на Сажерука с такой враждебностью, она превратилась в молодую женщину, которая успела полюбить сама. Юный Дориа, юноша, сумевший на самодельных крыльях слететь с городской стены, стоял рядом с ней. Мегги нежно поцеловала его, когда голос Роксаны смолк, а огненные образы Сажерука рассыпались в искристую пыль, которую ветер унес высоко в темное небо.

– Голос Роксаны становится все лучше год от года, но и твой огонь тоже был неплох, – чья-то теплая рука легла на плечо Сажерука.

Он обернулся, узнав человека в синем плаще. Цвет его был так глубок, что напомнил Сажеруку воды в озере или темное летнее небо. Ниям, по прозвищу Черный Принц, всегда любил синее. Синий и золотой были его цветами задолго до того, как он получил свое прозвище.

Виоланта в последний раз помахала толпе перед тем, как скрыться в своих покоях, и двор крепости начал пустеть. Без огней эта ночь была холодной.

– А где твоя куница? Уж не наскучила ли Гвину оседлая жизнь? – Черный Принц понимающе ему улыбнулся. Как старый друг, Ниям знал, что куница была воплощением непоседливости Сажерука. Самому Черному Прицу последние годы принесли мало покоя: то и дело появлялись жестокие правители. Если Нияму и перепадало несколько спокойных дней в лагере комедиантов, тут же появлялась делегация отчаявшихся крестьян, просивших его о помощи.

– Вон, смотри! Ты что, ослеп? Вон там, у ворот! – пронзительный голос стеклянного человечка на плече Фенолио прорезал ночь. Розенкварц уже многие годы затачивал перья для Чернильного Шелкопряда. Он чуть не упал с плеча Фенолио, взволнованно указывая красноватым пальцем на толпу людей, что расходились по домам, минуя дворцовую стражу.

– Глупости! – одернул его Фенолио. – Это был какой-то другой стеклянный человечек, уймись уже. Привычка волноваться из-за любого пустяка закончится тем, что ты однажды лопнешь!

– Пустяк? – проверещал тоненьким голоском Розенкварц. – Сланец – негодяй! И разве ты забыл, кому он служил? Орфею!

Сажеруку почудилось, что от одного только упоминания этого имени у него заледенело сердце.

Орфей.

Нет. Он или мертв, или далеко, далеко отсюда.

– Прекрати! – раздраженно воскликнул Фенолио. – Допустим, ты увидел Сланца. Но разве Орфей был при нем? Нет. Ну вот!

– И что? – заныл Розенкварц. – Это ничего не доказывает. Тот тип, на плече которого он сидел, тоже не походил на человека, которому можно доверять!

– Я сказал, уймись! – снова прикрикнул Фенолио. – Мне холодно, а Минерва уже наверняка разогрела вкусный суп, который сварила сегодня утром.

И он смешался с толпой, которая теснилась в воротах крепости. А Сажерук стоял и озирался, высматривая в потоке людей того, на чьем плече сидел стеклянный человечек с серыми конечностями. Как сильно и болезненно забилось его сердце! От одного упоминания имени старого врага в нем проснулись почти позабытые страхи.

Орфей.

Что, если Розенкварц прав? Что, если не только стеклянный человечек Орфея, но и сам Орфей пожаловал в Омбру? Неужто он притаился в какой-нибудь каморке и уже пишет слова, которые снова лишат Сажерука всего того, что составляет его счастье?

– Что? – Ниям обнял его за плечи. – Не смотри так тревожно! Даже если то был стеклянный человечек Орфея, Розенкварц сам сказал, что видел его на плече у какого-то незнакомца. Выходит, он сменил господина! Ты что, всерьез думаешь, что, будь Орфей жив, до нас за все эти годы не дошло бы о нем слухов?