В разуме всплывает слоган знаменитой рекламы, очень схожий с тем, о чём он говорит, и я борюсь с собой, чтобы не рассмеяться в ответ. К тому же дальше совсем не смешно.

— И давно ты влюблена? — вдруг интересуется Кай. — Какой он, этот твой скоро-выйду-за-него-замуж? — склоняет голову и зачем-то пристально вглядывается в морской горизонт. — Только не говори, что он тот самый, которого мы вчера оставили валяться на полу у бара…

Невольно морщусь. Сперва из-за упомянутого Джозефа. И в общем, тоже. Где-то здесь грань «слишком личного» вновь приближается, только в обратном направлении. Вовсе не обязательно её стирать или поддаваться. С другой стороны, сам мужчина на мой вопрос о татуировках отвечает честно, не упирается, так что, вероятнее всего, и мне стоит ответить ему тем же. К тому же кому ещё я могу поплакаться о своей горькой судьбе, как не тому, кого вижу в своей жизни в последний раз? Неспроста же считается, что постороннему всегда легче душу изливать.

— Нет. Не он. Я своего жениха ещё не видела. Так отец решил.

Вот теперь он всё своё внимание снова на мне сосредотачивает. Смотрит до того тошнотворно изучающе, словно я не на обычном плетеном из ротанга стуле за пока ещё пустым столом сижу, а как минимум у полиграфа, который за честность моих показаний отвечает.

— Договорной брак? — Он совсем не удивлён, да и не спрашивает.

Утверждает. Как данность.

— Средневековье покинуло в этом мире ещё не всех. Вот такое вот клише в моих венах, — развожу руками, пожимая плечом.

Продолжение разговора немного откладывается. К нам подходит официант. Он самозабвенно перечисляет все фирменные блюда, которые заведение готово подать, и советует попробовать новые коктейли авторства местного бармена. Кай отказывается от всего, заказывает лишь воду и чашку двойного эспрессо без сахара. А пока я мучаюсь своим выбором, сам и за меня решает. Десерт с шоколадом, апельсиновый фреш и ещё одна порция воды.

— Вряд ли у них тут есть ещё что-либо съедобное. Я тут не в первый раз, — поясняет свой выбор для меня, как только официант покидает нас.

Молча киваю. Смысл спорить? Вот и молчу. А весь наш заказ оказывается перед нами в считаные минуты.

— Так что там с этим твоим скоро-выйду-за-него-замуж, которого ты ещё не видела? — возвращается к былому Кай.

— Ничего, — заново пожимаю плечами. — В самом деле не видела. Даже не имею ни малейшего понятия, как его зовут, если честно, — сознаюсь и в этом. — Но замуж выйду. Если, конечно, не сумею вовремя переубедить отца.

Тяжёлый взор, сканирующий меня всё это время, ощущается ещё более тёмным и тяжёлым, если такое вообще возможно.

— Ты не похожа на ту, кто покорно согласится с уготованной участью, что бы ни служило причиной, — слегка прищуривается в подозрении мужчина. — Проблем с деньгами у вас нет, это я уже понял, иначе бы ты не бросалась столь широкими и затратными жестами, — припоминает конверт, который я оставляю на переднем пассажирском сиденье его машины, прежде чем мы оказываемся здесь. — Тогда почему? Выгодная сделка? Увеличение семейного капитала? Шантаж? Жадность? Безысходность? — выдвигает одну гипотезу за другой.

А я…

Я и сама не знаю!

Не спросила же у папы.

Психанула и сбежала.

А теперь…

Вот тут сижу.

С губ срывается нервный смешок.

— Я совсем недавно получила диплом. Закончила на год раньше. Очень старалась, чтобы оправдать папино доверие. Но до своих рабочих дел он меня всё равно не допускает, поэтому, сказать наверняка не смогу, даже если попытаюсь, — криво усмехаюсь, пряча за этим жестом всю накопившуюся горечь. — Хотя ты прав, я не такого уж кроткого нрава, если в голову стукнет, скорее сбегу или найду управу, чем подчинюсь и прогнусь под кого попало, но… — На моих губах застывает та же горечь, стоит подумать о следующем: — Папа у меня один. Кроме меня, у него никого в действительности нет. Вот такая мы семья — он и я. Всё. Мама давно умерла. Покончила с собой. И такое предательство с моей стороны он вряд ли вынесет. Он долго приходил в себя после маминых похорон. Я не могу настолько жестоко поступить с ним, бросив его в угоду себе.