– Ты чего, Вить?! – испуганно спросил Роман. – Тебе плохо? Побледнел весь…

– Жарко, – пояснил я.

– А у нас холодно всегда. Погода такая прохладная. А у вас хорошо. И штрудель хороший. А у нас все штрудели дрянь, набьют прошлогодними сухофруктами – и жри, как свинья…

Я стал разливать кофе – и себе, и Роману.

– А ты, Рома, где живешь?

– Да там… Короче, Вить, я боюсь, что у меня ничего не выйдет.

– Что? – не понял я.

– Я это не напишу, – сказал Роман. – Или испорчу, или дрянь получится.

Я не стал его разубеждать. Хотя сам он, наверное, хотел обратного. Но в этом году нашествие перламутровых тараканов со Ставрополья.

– Давай вместе, – сказал Роман.

Немного промазал кофейником, на скатерти развернулся причудливый коричневый архипелаг.

– Не понял.

– Вместе писать. Книгу. У меня собраны материалы. Ты умеешь писать. Вместе у нас получится, я и название придумал…

– Не-не, – перебил я. – Название нельзя говорить – плохая примета.

Роман пожевал губу.

– Да и вообще, это без меня. Я на этих скрипочках наигрался, Рома.

– Может, все-таки…

– Нет, – сказал я.

– Почему?

– Долго и интересно рассказывать, как-нибудь в другой раз. Если вкратце – я из тех, кому книги противопоказаны. У нас с ними… нет взаимности. Давно понял.

Роман пошевелил бровями.

– Книги – как крокодилы, – пояснил я. – Чуть зазевался – и оттяпали ногу. Я знавал парочку писателей, которым не повезло еще больше – им оттяпали голову.

Роман попробовал кофе. Кофе здесь действительно гаванский, я знаю поставщика. Сильная обжарка, сваренный в медной кастрюле, горький и бескомпромиссный, как «стечкин» Че. Вряд ли в нем присутствует ром и сигары, но я их слышу. Хороший восьмилетний ром, крепкая сладковатая «Вирджиния».

– Фантастический кофе, – сказал Роман.

– Неплохой.

– И ты решительно пас?

– Угу.

– Я так и думал, – сказал Роман.

Но, как мне показалось, без особых сожалений.

– Я, кстати, был уверен, что ты откажешься, – сообщил Роман. – Билет обратный взял, через два часа вылет. Я понимаю, тебе не до этого, много дел, все такое. Но надеялся…

Роман окончательно растерзал штрудель, разобрал его на яблоки, орехи, изюм и вишню, неаппетитно перемазал все это мороженым.

По Набережной приближалась музыка, но звучал не джаз, а некое кислое жестяное бряканье; джаз испортился, все музыканты словно захромали, музыка их захромала.

– Ты только за этим приезжал?

Роман отодвинул тарелку.

– Ну да, за этим. Думал тебе литературу предложить. А ты не хочешь литературу. Но это твой выбор.

– То есть?

– Ты сам выбрал.

Мне не нравится слово «выбор». В нем безнадежность ночного перекрестка. Угроза. Мороженое растаяло, штрудель поруган, кофе остыл.

– Я ничего не выбирал, – стараясь быть твердым и отчетливым, произнес я. – Просто у меня много дел, и я очень плохо помню то время.

– Так я про это и говорю – ты плохо помнишь. Но я должен был тебя предупредить…

– О чем?

– О том, что я сам про это буду писать, – сказал Роман. – Вдруг ты бы надумал, а место-то занято.

Место занято, Гандрочер Кох растерзал холодильник.

– Ну, чтобы мы с тобой одну работу не делали, когда двое про одно и то же пишут… Глупо, наверное.

– Пожалуй.

Поэст Уланов с этим бы поспорил.

– Вот и хорошо, – Роман окончательно спрятал литературный блокнот. – Буду стараться сам. Как могу, наверное.

– Правильно, – сказал я. – От меня все равно никакого толка, я сто лет не писал, а это дело требует тренировок.

– Ну да…

Мимо пошел оркестр. Пенсионеры. Каждый старался над своим инструментом, общей мелодии не складывалось, но звучало громко.

– Ты мой номер все-таки разблокируй, – попросил Роман. – Вдруг спросить чего придется.