Рецепция европейскими странами римского юридического инструментария естественным образом привела к закреплению названного принципа на уровне процессуального законодательства либо он опосредованно выводился из сути действующих норм[39]. Так, согласно ст. 773 Устава гражданского судопроизводства Российской Империи судебная палата входила в рассмотрение только той части решения, которая указывалась в апелляционной жалобе, задерживая вступление этой части в законную силу (так называемый неполный суспензивный эффект апелляции)[40]. В связи с этим апелляционный суд придерживался тезы о том, что он не должен касаться необжалованных частей итогового правоприменительного акта с учетом четкого установления стороной собственных требований[41].

Вместе с тем, поскольку вышестоящая судебная инстанция не была стеснена оценкой прежних, а также новых доказательств, то орган правосудия иногда расширял пределы проверки решения через выводы, которые он делал из представленных объяснений, дополнительных материалов или же встречной апелляционной жалобы, поступавшей от процессуального противника в момент изучения основной[42]. Д.А. Носенко, отмечая трудности установления пределов апелляционного обжалования, в конце XIX в. писал, что «определение необжалованных частей решения должно делаться по способу изложения апелляции, для чего недостаточно одного перечня статей без указания апеллятором по обстоятельствам дела, в чем эти законы признаются нарушенными»[43].

Таким образом, в дореволюционном российском гражданском судопроизводстве, если апелляционная жалоба поступала только от одной стороны, то ей в известной степени гарантировалось сохранение имущественных и неимущественных благ, присужденных решением в той его части, которая не обжаловалась. При возникновении у апеллянта желания пожаловаться на все решение он обязан был отдавать себе отчет в наличии у суда права не руководствоваться принципом non reformatio in peius. Просьбы лиц, не привлеченных к участию в деле, на описанные процессуальные взаимоотношения сторон и органа судебной власти влияния не оказывали, ведь у них наличествовало право реагирования лишь на решение, вошедшее в законную силу[44].

В советский период развития государства широкий спектр действия принципа объективной истины нивелировал идею запрета поворота к худшему и всему, что с ней связано, хотя в процессуальной литературе отдельные авторы высказывались в поддержку законодательной фиксации non reformatio in peius[45]. Но этого не произошло, а суды общей юрисдикции продолжали в интересах законности всецело проверять постановленные решения, реализуя самые широкие императивно-властные полномочия[46].

С началом нынешних перманентных реформ в сфере цивилистического судопроизводства, затронувших многие актуальные вопросы, в том числе баланса реализации принципов состязательности и активности суда[47], вновь вернулись к обсуждению проблемы запрета поворота к худшему, а равно необходимости вплетения данного начала в ткань гражданского процессуального права и закона[48]. «Свобода обжалования судебного постановления не может быть полной без включения в гражданское процессуальное законодательство нормы, запрещающей внесение в это постановление изменений, ухудшающих положение лица, подавшего кассационную жалобу, при условии, что одновременно не были поданы кассационные жалобы иными лицами, участвующими в деле, либо кассационный протест прокурора»[49].

Несколько позднее в том же аспекте высказался еще ряд ученых