С помаркой.

Есть простое правило: если хочешь ненадолго скользнуть из мира А в мир Б и по возвращении в мир А вновь оказаться в том же месте, то исчезай из мира Б в той же точке, где материализовался в нем. В спешке я пренебрег расстоянием в два-три шага, а переулок, повторяю, был узок. Теоретически мы с перепуганным туземцем должны были материализоваться в стене жилого дома, вызвав взрыв колоссальной силы, – но так не бывает. Достаточно плотная среда отторгает скользуна, выталкивая его в сторону наименьшего сопротивления, и при этом требует от него больших усилий. И это единственная известная нам возможность хоть сколько-нибудь перемещаться усилием воли в пространстве, а не между мирами. По этой теме у наших теоретиков, вот хотя бы у Терентия Семеновича, имеются кое-какие наработки, но для дела они, насколько я понимаю, пока бесполезны, а значит, скользуну-практику вроде меня вникать в них без надобности.

Зря я попер напролом – надо было вернуться на поляну и повторить попытку. Наше возвращение в мир Карнавала состоялось не в переулке, а в чьей-то квартире на первом этаже. Хуже того – в ванной комнате. Хуже, конечно, не для меня, потому что опыт есть опыт. Пробормотав по-русски, что мне пора, я ретировался через дверь, прихожую, еще одну дверь и так далее, оставив моющуюся в ванне женщину и господина оторопело пялиться друг на друга. Истошный женский вопль настиг меня уже на лестничной площадке. Через две секунды я уже удалялся от злополучного дома быстрым, но размеренным шагом – одетый как все, то есть как попка-дурак.

Вывернул на людную улицу, затерялся в толпе – и привет, исчез странный гопстопщик, а появился вполне респектабельный туземец. Такого всюду пустят, а уж в захудалый театрик и подавно.

Наверное, «Волшебный мир» когда-то знавал лучшие времена. Здание театра, хоть и обшарпанное, было выстроено в классическом стиле – и по местным меркам, и по земным, – только роль атлантов исполняли почему-то йоги, стоящие на головах и подпирающие карниз тощими пятками. Перед театром два бродячих факира упражнялись в изрыгании фонтанов разноцветного огня, а третий жонглировал живыми ежами, мужественно обходясь без перчаток. Тут же демонстрировали свое искусство шпагоглотатели, а один умелец, зверски разинув пасть, пытался заглотнуть старинную фузею со штыком.

В другое время я остановился бы посмотреть, как это у него получится, но сейчас спешил. Вечерний спектакль уже начался, шел первый акт какого-то фарса. Нераспроданных билетов в кассе, как и следовало ожидать, оказалось немало, да еще на хорошие места. Изобразив глухонемого, я объяснился с миловидной кассиршей жестами и, купив билет, прошел в партер и сел сбоку на свободное место.

Фарс – он и есть фарс. Дурацкая комедия положений с ужимками, прыжками и беготней дезабилье по сцене и залу. Присутствовал и текст, но я его все равно не понимал. Оно и к лучшему, наверное. Но публика гыгыкала вовсю – надо полагать, фарс ей нравился.

Герки на сцене не было, а впереться за кулисы я намеревался не раньше антракта. Сидеть было жестко, и я недоумевал: почему в этом театре такие странные кресла – пластиковые, как на стадионе? И почему на сцене, изображающей, по всей видимости, великосветскую гостиную, тоже сплошь пластик, крашеная фанера и никакой мягкой мебели, никаких портьер? И почему у доброй половины зрителей в руках кульки? Попкорн у них там, что ли? Или семечки? Тогда почему никто не жует и не лузгает?

Появление Герки на сцене в конце первого акта зал встретил оживлением. Уж не знаю, какую роль в этом фарсе играл мой приятель, только лучше бы он играл роль кассира или швейцара при входе. Деревянным, как оживший манекен, шагом Герман Супиков пересек полсцены, устремил отчаянный взгляд на люстру и, запинаясь, вымолвил одну, всего одну фразу.