– План?

Синго показалось это странным.

– Колокола в храмах звонят очень уж уныло, не люблю я их.

– Ну что вы? Почему же уныло?

Синго подумал, как покойно сидеть вот так, в апрельское воскресенье, в столовой и любоваться цветущей вишней.

– Семисотлетие. Семисотлетие чего? Одни говорят – семисотлетие Большого Будды[24], другие – семисотлетие святого Нитирэна[25], – сказала Ясуко.

Синго не мог ответить.

– А ты, Кикуко, не знаешь?

– Не знаю.

– Странно. А еще, называется, живем в Камакура.

– Мама, в газетах, которые у вас, нет ничего интересного?

– Кое-что есть. – Ясуко протянула Кикуко газеты. Они были аккуратно сложены стопкой. Одну газету она оставила себе. – Как раз в этой газете прочла. Когда я прочла, как двое стариков покинули дом, просто сердце сжалось, эта история не выходит у меня из головы. Ты, наверно, тоже читала.

– Да.

– «Заместитель президента японской ассоциации гребного спорта, которого называли отцом любителей гребли…» – начала было Ясуко читать статью, а потом стала пересказывать ее своими словами: – Он был, кроме того, директором компании, которая строит лодки и яхты. Ему было шестьдесят девять лет, жене – шестьдесят восемь.

– Почему же у тебя сжалось сердце?

– Там перепечатаны прощальные письма приемному сыну, его жене и внукам.

И Ясуко снова стала читать газету:

– «Представляя себе, сколь убоги люди, влачащие жалкое существование забытых всеми, мы не хотим дожить до такого дня. Нам понятно душевное состояние виконта Такаги[26]. Думается, что самое лучшее – уйти из жизни, пока все еще любят и уважают тебя. И мы, окруженные искренней любовью домашних, сердечным участием многочисленных друзей и сверстников, решили все же, что нам следует уйти». Это приемному сыну и его жене. А внукам: «День независимости Японии приближается, но будущее ее покрыто мраком. Если молодежь и студенты, напуганные ужасами войны, хотят мира, они должны последовательно держаться идеи непротивления, принадлежащей Ганди. Мы слишком стары, и у нас уже не хватает сил идти правильным путем, в который мы верим, и вести вас по этому пути. Бессмысленно ждать, пока мы достигнем возраста, когда станем для вас обузой, дожить до этого – значит перечеркнуть всю свою жизнь. Мы хотим одного – чтобы вы, наши внуки, сохранили о нас теплое воспоминание как о любящих дедушке и бабушке. Мы еще не знаем, куда направимся. У нас лишь одно желание – уснуть спокойно».

Ясуко умолкла.

Синго сидел к ней боком и смотрел в сад, на цветущую вишню.

Ясуко продолжала читать газету:

– «Ушли из дома в Токио и, навестив сестру в Осака, пропали без вести. Сестре, живущей в Осака, уже восемьдесят лет».

– А где прощальное письмо жены?

– Что? – Ясуко с рассеянным видом подняла голову.

– Жена не оставила письма?

– Жена? Эта бабка?

– Конечно. Они ведь вдвоем решили умереть, значит, и жена тоже должна была оставить письмо. Представь себе, я и ты решили вместе покончить с собой и ты хочешь что-то сказать на прощание, разве ты не оставишь письма?

– Нет, мне это ни к чему, – не задумываясь, ответила Ясуко. – Мужчина и женщина пишут отдельные письма, если они еще молоды и решили вместе покончить с собой. Когда с грустью убеждаются, что им не суждено быть вместе… Если же это делают муж и жена, достаточно и того, что напишет муж от имени обоих. Ну что я смогу добавить к тому, что ты бы сказал на прощание?

– Ты так считаешь?

– Вот если я решу умереть сама, тогда другое дело.

– Еще бы, когда умирает один, возникает масса сложностей и неприятностей.

– Ну что ты, все это чепуха. В нашем-то возрасте.