– Город Линди?

– Да, господин.

– Далеко Линди отсюда?

– Не особо, на лодке с мотором можно за пару часов добраться.

– Ага, а ты, значит, у нас из тех шустрых парней, которые за деньги все могут достать?

– Ну, вроде того, – как-то неуверенно произнес Паспарту и пожал плечами.

– Сможешь достать лодку с экипажем, чтобы отвезти меня до Линди?

– Э-э-э? А разве не следует вызвать полицию?

– Конечно же следует, – хмыкнул я. – В тюрьму захотелось? Кто достал яд для англичанина? Ты! Ну, вот и делай выводы, что ты соучастник убийства двух человек.

– Господин…

– Молчать! – рыкнул я. – Еще раз спрашиваю: ты достанешь лодку с экипажем, или мне вызывать полицию и делать все через официальные власти?

– Я… я… – замямлил чернокожий парень, – я смогу вам помочь.

– Отлично.

В этот момент я представил, как в скором времени попаду к своим соотечественникам и мне надо будет что-то им рассказать. А что рассказать? Правду? Типа я из будущего? Ага, щаз-з. Ну, здесь все просто. Скажу, что я такой-то, вот, дескать, паспорт, был отравлен англичанином, вот его паспорт, вот бутылка с остатками яда, вот свидетель, который все подтвердит, а я сам вследствие отравления ни хрена не помню, амнезия у меня, вызванная токсинами яда растительного происхождения. Как там Паспарту сказал? Уабаин? Ну, вот, значит, отравили меня, и я ни хрена не помню. Причем амнезию играть будет легко, я ведь действительно ничего не помню, а точнее не знаю из жизни своего отца, то есть если ко мне подведут любого человека, которого отец хорошо знал лично, то я никак на него не отреагирую, потому что впервые буду его видеть в своей жизни. Никаких предсказаний про будущее СССР я упоминать не буду. Нельзя вот так сразу подставляться, надо осмотреться, устроиться на новом месте, обрасти связями, поднакопить деньжат. Скорее всего, даже в психушку не запрут, я ведь не буйный. Буду лечиться в дневном стационаре, а ночевать дома…

Стоп!

Как я сразу не подумал об этом?! Меня ведь, по всем раскладам, чтобы память быстрее вернулась, сразу же домой отправят, под бочок жены, а в нынешнем положении дел вроде как моей матери, получается.

Черт! Что же делать? Как быть? Мне никак нельзя в Союз. Что я жене, а точнее маме, скажу? Типа я не твой муж, я – твой сын в теле твоего мужа? Бред! Никто в здравом уме не поверит в подобный бред, тем более женщина, чей мужчина вернулся из загранкомандировки. Скорее всего, она решит, что муж «морозит» ее, потому что подцепил за границей что-то венерическое и неизлечимое.

Так что же делать?! Домой к жене, а точнее, к своей матери, мне никак нельзя. Тут ведь дело еще и во мне, ну, во мне, которому сейчас три года. Я ведь всю жизнь слышал от матери, какой отец был хороший, что надо брать с него пример и так далее. Мать всю жизнь отца любила, хранила ему верность и меня воспитала соответствующе. А если я сейчас завалюсь домой, то все испорчу к хренам собачьим. Как бы это жестко ни звучало, но моей маме лучше думать, что ее муж погиб в командировке, чем свыкаться с мыслью, что в теле ее мужа живет теперь ее сорокапятилетний сын.

Короче, в Союз мне сейчас никак нельзя, по крайней мере в качестве Петра Андреевича Котова.

Пока размышлял над всем этим, стоял в дверном проеме, смотря в никуда. Есть у меня такая привычка – во время размышлений залипать к косяку и стекленеть взглядом. Люди, видевшие меня в этот момент со стороны, утверждают, что при этом выражение моего лица довольно кровожадное. Дескать со стороны ты, Григорий Петрович, похож на серийного убийцу, который размышляет, как бы ему половчее расчленить очередную жертву. Родные к этой особенности моей мимики давно привыкли, а вот те, кто сталкивается с этим впервые, частенько испуганно охреневают.