– О, так вы жили в Нью-Йорке? Когда?

– Это было восемь лет назад. Давно уже.

– А какая это была студия? Джульярд?

– Нет, это школа Сони Мур, – сказала она несколько удивленно: кто в кино не знает, что систему Станиславского преподают только в этой знаменитой школе. Они подъехали к отелю и проводили ее до номера.

– Вам хватит часа, чтобы отдохнуть с дороги? – спросил у нее Мак Кери и взглянул на часы. – Даже немножко больше: в двенадцать тридцать у вас ленч с боссом. Успеете?

– Конечно. Где я должна быть?

– Внизу, в ресторане, мы вас встретим.

Вирджинии очень хотелось расспросить их о фильме и о своей роли, узнать, кто еще снимается, какие звезды, но они не заговаривали на эту тему, а самой начинать ей было неудобно. Ее еще никогда не приглашали на главную роль, и она не знала, как вести себя в этом случае. Право, скорей всего лучше подождать, продюсер наверняка ей все сам расскажет. Она распаковала чемодан и пошла принять душ – нужно было привести себя в лучший вид для этой решительной встречи с продюсером. Все-таки жаль, что она не спросила, какая у нее роль, – как бы не промахнуться с платьем или прической. Впрочем, там, на аэродроме она видела, как смотрел на нее этот Мак Кери. Было в его глазах какое-то сомнение, неуверенность. Неужели они ее забракуют? Но ведь они вызвали ее из Голливуда и уже предложили контракт! Нужно держаться, держаться ровно и спокойно, не переигрывать и не нервничать, а быть самой собой. Вот и все. В конце концов она уже давно и не мечтала о главной роли, и если она ее не получит, то ничего не потеряет… Стараясь быть спокойной, не нервничать и не переживать, Вирджиния легла в постель, чтоб вздремнуть после дороги и освежить цвет лица. Уже в постели она вспомнила о Марке. Надо бы ему позвонить, но не сейчас, ладно…

Шеф восточного отдела CIA пятидесятитрехлетний Даниел Дж. Купер никогда в жизни не был в России, хотя, пожалуй, любил эту страну не меньше, чем родную Америку. Он знал о России все, а точнее, почти все лучшее. Прекрасно говорил по-русски и любил удивлять этим своих подчиненных и тех русских эмигрантов, с которыми ему доводилось беседовать.

Читал и знал на память многое из русской классики и уже не только из любви к русской литературе, но и по долгу службы несколько раз перечел всего Солженицына, Максимова и других диссидентских писателей и почти весь русский «самиздат». Кровоточащая Россия открывалась перед ним на этих страницах. Огромная страна корежилась под пятой КГБ и верхушки КПСС, которые бесцеремонно подавляли всякое непослушание внутри страны и нагло завоевывали доверчиво-глупые души западных народов. И хотя кому же, как не ему, шефу русского отдела CIA, знать тяжелейшее кризисное положение в России и сотни, а то и тысячи подробностей – все же какое-то внутреннее сопротивление мешало ему принять все это за правду. Ведь и сегодня туристы даже в Бухенвальде или Освенциме, глядя на горы человеческих костей, на газовые топки и тюки срезанных с людей волос, восклицают: «Неужели это все было в самом деле?!» Они знают, что это было, они видят, что было, и все-таки…

Именно это внутреннее неверие в реальность монстра, с которым он ведет тайную войну, внутренняя надежда, что и монстр должен вести себя по человеческим законам, мешали работе его предшественника Барри Христофера и мешают ему самому, хотя он же и пытается искоренить это не только в себе, но и в своих подчиненных. «Как нельзя на медведя выходить в лайковых перчатках, так и в нашей работе с ними нельзя деликатничать», – говорил он себе и своим сотрудникам и старался учиться у своих противников, у этого КГБ, наглости и жесткой хватке.