Да, ему снилась какая-то девчонка. Ну и что? Он вообще был другим человеком в том мире. Как его называют? Параллель? Эта девочка с острыми лопатками назвала его Кир. Кир – это Кирилл. Боже мой, как же реален был мир! Этот мертвый голубь за окном. Раскаленное синее небо на закате…

Это было прекрасно! Только что там, в душевой кабине, кричала эта девочка. У нее было два оргазма – от секса с ним и от секса с водой. Но какая, к черту, разница?

В голове у Дениса что-то щелкнуло, и образы сна померкли, но не исчезли совсем. Словно невидимый оператор мастерски плавно перевел фокус с заднего на передний план, превратив тревожное ощущение раздвоенности в восхитительно нечеткое боке[2].

Он был здесь и сейчас. За окнами плескался океан. Ветерок врывался в приоткрытые окна и играл с легким тюлем балдахина.

Карина закусила губу. Голова ее запрокинулась, спина напряглась натянутым луком, и тетива внутри ее чресл уже звенела от напряжения, готовая лопнуть с секунды на секунду.

Он обожал эти секунды. Глаза жены мутнели от наслаждения, пунцовела, вспухая, закушенная губа, дыхание сбивалось, бедра начинали вздрагивать, и там, между ними, пульсировала, сжимая его плоть, влажная и жадная женская радость…

Они лежали рядом, все еще тяжело дыша после любви. Влажная кожа медленно высыхала под дуновением бриза. Шум волн, набегающих на песок, отчетливо слышался в ночной тиши.

– Мы с тобой перебудили весь отель, – прошептала Карина.

– Пусть завидуют.

– Я не люблю, когда завидуют.

Денис улыбнулся.

– Это неизбежно. Всегда найдется, чему завидовать – так устроены люди. У меня красавица жена, которая в постели ведет себя, как Мессалина, и при этом кричит, как Кабалье. Как мне можно не завидовать?

– Кабалье поет!

– Ты тоже почти поешь, когда кончаешь! И этому тоже можно позавидовать: любовная песнь – услада для мужского уха! Ты очень возбуждающе кричишь. Ты у меня сексуально ходишь, сексуально сидишь, сексуально спишь… Ты даже стоишь сексуально! Видела, какими глазами на тебя смотрел толстый американец в холле? Тот, в красной рубашке и с квадратной женой под мышкой?

– Какими?

– Вот такими! – Давыдов показал два кулака вместе. – Жадными! У него были не глаза, а яйца! Огромные жирные тестостероновые яйца! И он тебя ими жрал!

Карина рассмеялась.

– Он жрал меня тестостероновыми яйцами? Какой ты грубый!

– Я не грубый. Я образный. Я не могу сказать «тестостероновыми тестикулами» – это будет непрофессионально, у меня язык не повернется такое сказать! Он смотрел на тебя так, что мне хотелось…

– Милый, – промурлыкала Карина, переворачиваясь на живот. – Скажу тебе как врач: яйцами нельзя смотреть, ими нельзя жрать, а с таким животом, как у того американца, их даже нельзя увидеть в зеркале. Успокойся, потому что с образностью у тебя сегодня не задалось.

– Жаль, – искренне огорчился Денис, – а я-то полагал…

– Зато с другим задалось. Я что-то не припомню, чтобы ты так изощренно меня будил.

– Извращенно?

– Изощренно, глупый! Все писатели такие глуховато-глуповатые? Или мне такой достался?

– Тебе достался извращенно-глуховато-глуповатый редкий экземпляр. Даже в страшном литературном мире такие почти не встречаются!

Она снова рассмеялась и, потянувшись, поцеловала Давыдова в щеку.

– И это хорошо… Спасибо, мне очень понравилось так просыпаться. Мне снился странный сон, Денис. Очень странный сон. И ты, – она привстала на локте и наклонилась над ним, заглядывая ему в лицо, – ты выхватил меня из него.

– Странный сон, – повторил Давыдов, стараясь голосом не выдать свою растерянность. Ему почему-то стало неуютно. Очень неуютно. – А что за сон, малыш? Ты не помнишь?