Неудивительно, что вся Америка чуть с ума не сошла от счастья, когда газеты объявили, что первая леди ждет ребенка. Этот малыш заранее стал всеобщим любимцем.

Его появлению на свет пресса уделила куда больше внимания, чем операции «Буря в пустыне» или этническим чисткам в Боснии. Барри вспомнила, как, затаив дыхание, смотрела репортаж из Белого дома, когда новорожденного впервые представили общественности. Хови тогда брюзгливо поинтересовался, не слышал ли кто-нибудь, что на Востоке взошла новая яркая звезда.

Но вскоре произошло событие, вызвавшее еще больший шум в прессе. Тремя месяцами позже было объявлено о смерти сына президента.

Казалось, весь мир был охвачен горем. Никто не хотел в это верить. Америка погрузилась в скорбь.

Барри, допив вино, перемотала пленку и снова внимательно уставилась на экран, уже в третий раз просматривая ту ее часть, которая относилась к похоронам.

Ванесса Меррит, бледная и трагически прекрасная в трауре, казалось, вот-вот сломается. Было ясно, что ее сердце навсегда разбито. Как выяснилось, ей несколько лет не удавалось зачать ребенка – еще одна интимная деталь ее личной жизни, которую пресса вытащила на свет и теперь с упоением обсасывала день за днем. И то, что она потеряла малыша, которого уже почти отчаялась родить, превратило ее в настоящую мать-героиню.

Президент держался изо всех сил, хотя по его осунувшемуся лицу струились слезы – видно было, как они поблескивают на кончиках его аккуратно подстриженных усов. Репортеры без устали повторяли, как он внимателен и заботлив с женой. В этот скорбный день Дэвид Меррит был в первую очередь мужем и скорбящим отцом и только потом президентом.

Сенатор Амбрюстер плакал, вытирая глаза белоснежным носовым платком. Камеры запечатлели момент, когда он положил на гроб внука букет белых роз, а рядом – крошечный флаг штата Миссисипи.

Окажись Барри на месте первой леди, она бы скорее умерла, чем допустила подобный фарс. Она разбила бы камеры и вытолкала бы репортеров в шею, хотя прекрасно понимала, что ее коллеги просто делают свою работу. И все же превратить похороны единственного ребенка в шоу, за которым по спутниковому телевидению с замиранием сердца следит весь мир… просто чудовищно! Как Ванесса Меррит допустила такое? И откуда у нее взялись силы выдержать все это до конца?

Неожиданно в дверь позвонили.

Барри покосилась на часы.

– Проклятье! Двадцать четыре минуты тридцать девять секунд! Знаешь, Кронкайт, – проворчала она, сбегая по лестнице, – мне иногда кажется, что они это нарочно дарят людям надежду, чтобы потом отнять ее!

Пиццу доставил сам Луиджи. Это был тучный коротышка с розовым, мокрым от пота лицом, пухлыми губами и густой порослью курчавых черных волос на груди. Казалось, они перебрались сюда с головы, оставив ее лысой и круглой, как бильярдный шар.

– Мисс Тревис, – он неодобрительно поцокал языком, оглядев ее с головы до ног. – А я-то решил, что вторая пицца для вашего возлюбленного.

– Боже упаси! Та, что с мясом, для Кронкайта. Надеюсь, в ней не слишком много чеснока, а то беднягу от него пучит. Сколько с меня?

– Я просто приписал это к вашему счету.

– Спасибо, Луиджи, – Барри потянулась за коробками – исходивший от них восхитительный аромат привел Кронкайта в неистовство. Обезумевший пес скакал от нетерпения, грозя свалить Луиджи с ног. Круги, которые Кронкайт описывал вокруг пиццы, выпитое натощак мерло и голод сделали свое дело – у Барри закружилась голова.

Однако Луиджи не торопился отдать ей пиццу – видимо, решил вначале высказать, что он обо всем этом думает: