Джилл пнула Берквиста в щиколотку, но тот ловко, без труда увернулся. Вдобавок, босой ногой сильно не ударишь.

– Фу, – укоризненно покачал он головой, – какая гадкая девочка. Джонсон! Так нашел ты его или нет?

– Тут он, мистер Берквист. В чем мать родила. И чем же это они, интересно, собирались заняться? Угадайте с трех раз.

– У тебя, Джонсон, грязное воображение. Тащи его сюда.

Из спальни показались сперва Смит, а потом Джонсон, заломивший ему руку за спину.

– Он, видите ли, не желал идти.

– Пойдет как миленький!

Увернувшись от Берквиста, Джилл отчаянно бросилась на Джонсона; тот резко отшвырнул ее в сторону:

– Ну, ты, стерва, без этих!

Лучше бы он этого не делал. Джонсон ударил Джилл не так сильно, как бил свою жену до того, как та его бросила, и уж во всяком случае не так, как заключенных, не очень расположенных к беседам. Вплоть до этого момента на лице Смита не отражалось ровно ничего; он молча подчинялся грубому принуждению, как щенок, который не желает гулять на поводке – вот и все. Он совершенно не понимал происходящего и старался не совершать никаких поступков.

Но теперь его брата ударили. Смит развернулся, вырвался – и достал.

И Джонсона не стало.

Нигде. Он исчез из комнаты. На том месте, где только что стояли широкие, массивные подошвы сапог, медленно распрямились травинки; Джилл смотрела на них и чувствовала, что сейчас шлепнется в обморок.

Берквист закрыл распахнувшийся от удивления рот, раскрыл его снова и повернулся к Джилл.

– Что вы с ним сделали? – с ненавистью прохрипел он.

– Я? Я не сделала ничего.

– Не строй невинные глазки. У вас там что, люк или что?

Но Джилл почти его не слышала.

– Куда он делся? – спросила она в свою очередь.

– Не знаю, – нервно облизнул губы Берквист. Он сунул руку под мышку и вытащил пистолет. – Только со мной такие штучки не пройдут. Оставайся здесь, а его я забираю.

Смит снова пребывал в пассивном, ожидающем состоянии. Не понимая происходящего, он ограничил свои действия крайним, необходимым минимумом. Однако он знал, что такое оружие, он видел его в руках прилетавших на Марс людей; теперь оружие было направлено на брата по воде, которому это явно не нравилось. И Смит грокнул, что его развитие подошло к одной из критических точек, в которой верное рассуждение должно привести к верному действию, за которым будет, возможно, дальнейшее развитие. И он начал действовать.

Старики обучили его многому и хорошо. Смит шагнул и встал напротив Берквиста; ствол пистолета описал дугу и уперся в его голую грудь. Смит достал – и Берквиста не стало. Смит повернулся к брату.

Джилл поднесла руку к губам и завопила.

Все это время лицо Смита оставалось бесстрастным, но теперь на нем отразилось полное, трагическое отчаяние: в критической точке было совершено ошибочное действие. Он умоляюще взглянул на Джилл, начал судорожно вздрагивать, а затем закатил глаза, медленно осел на пол, свернулся в клубок и замер.

Истерический припадок Джилл прекратился так же мгновенно, как и начался. Больной нуждался в помощи, времени на всякие там эмоции и размышления, куда же это подевались двое мужчин, попросту не было. Джилл упала на колени и бегло обследовала лежащее на полу тело.

Ни дыхания, ни пульса; прижав ухо к груди Смита, она сперва решила, что его сердце совсем остановилось, но потом различила чуть слышные и редкие – с промежутками по четыре, даже пять секунд – тук-тук.

Все это очень походило на шизоидный уход в себя, однако Джилл никогда не видела настолько глубокого транса, даже в школе на демонстрациях гипноанестезии. Она слышала о так называемом «самадхи», в которое впадают индийские факиры, но не особенно доверяла этим рассказам.