В этом обществе не было (или почти не было) соперничества властей, постыдных или страшных тайн и, уж тем более, организации, целью которой являлся поиск и обезвреживание врагов – сиречь инакомыслящих.

Потому что мыслить иначе позволялось всем.

И даже высказывать свои мысли публично.

При одном условии, – если эти мысли не были откровенно человеконенавистническими и не трансформировались в призывы к насильственному свержению существующего общественного строя.

Хотя организация, в чьи обязанности вменялась защита общества, существовала.

Но выявляла она не врагов, а угрозы (в том числе, кстати, исходящие из космоса), и продуктивность её работы оценивалась не по количеству выявленных угроз, а по фактическому отсутствию оных.

Так что, в общем и целом, я мало что знал о КГБ. Хотя и был уже награждён медалью Комитета. А уж о взаимоотношении КГБ с партийными и советскими органами – и того меньше.

Одно было понятно после последних событий: были эти отношения отнюдь не простыми и кристально ясными. Особенно в национальных республиках, где сильны были прежние, ещё дореволюционные традиции.

Если совсем честно, разбираться во всех этих властных интригах и хитросплетениях мне не особо хотелось. Но я уже понимал, что без этого не обойтись.

В особенности теперь, когда действующий антиграв – вот он! – был собран. Чтобы без большой оглядки и достаточно свободно действовать дальше, надо было прислониться к сильному, и лучше Комитета и комитетчиков я вряд ли бы кого-то нашёл.

Главное было – выбрать среди них правильных и честных. Уж что-то, а эти качества в людях разглядеть я умел.

Не было бы счастья, да несчастье помогло – эта русская пословица лучше всего описывала текущую ситуацию. Я-то рассчитывал на долгий и трудный путь, преодоление массы препятствий, косности, бюрократизма, зависти и даже прямых угроз, но тут судьба подбросила историю с золотом, и появилась возможность сразу прыгнуть в дамки.

На время телефонного разговора с Андроповым генерал-лейтенант оставил нас в комнате отдыха. Звукоизоляция здесь была на высшем уровне, даже мне не удалось расслышать ни слова.

– Значит так, – сообщил Бесчастнов, заглянув в комнату через пятнадцать минут. – Я был прав. Сейчас у нас ровно девятнадцать часов. Через четыре с половиной часа мы должны быть в Москве. Наташа, ты остаёшься здесь. Все нужные распоряжения я отдам, ни о чём не беспокойся. По коням.

– Папу не ждёте? – спросила Наташа.

– Никого не ждём.

– Один вопрос, Алексей Дмитриевич, – сказал я.

– Зубную щётку и всё, что потребуется, тебе дадут.

– Другой. У меня деньги, что с ними делать? – я показал на невзрачную сумку из синего кожзама с белой надписью «Спорт» на боку.

– Ах да, деньги узбекских товарищей, нажитые нечестным путём. Хотя какие они нам товарищи… Волки тамбовские им теперь товарищи. Сколько там, напомни?

– Тридцать две тысячи.

– Неплохо. Давай-ка возьмём их с собой. На всякий случай.

Через пять минут две белые волги с включёнными спецсигналами (за рулём одной сидел наш шофёр Игнат, которого тоже решено было оставить в Ташкенте), прыгнули с места и, мгновенно набрав скорость, понеслись по ташкентским улицам к аэропорту.

Реактивный самолёт Ту–154 – красивый, стремительных очертаний, ждал нас на лётном поле.

Даже трап уже подогнали, и две приветливые стюардессы в синей униформе и пилотках на тщательно уложенных причёсках, словно сошедшие с рекламного плаката Аэрофлота, встречали нас наверху трапа при входе в нутро летающей машины.

– Добрый вечер! – одинаково белозубо и красиво улыбнулись они.