Последние слова мне было очень легко произнести, поскольку они были чистейшей правдой.

– Самое главное, – сказал папа, чуть подумав, – что этого не может знать никто. При всей нашей вере во всемогущество науки – это не так. Нет никакого всемогущества даже близко. Мы всех людей на планете досыта накормить не можем, какое уж тут всемогущество… Про болезни и вовсе молчу.

Всё-таки умный мой папа, прямо гордость берёт. Даром, что военный.

Последнее замечание хоть и кажется в какой-то мере оскорбительным, но таковым не является. Правда вообще не может быть оскорбительной. Оскорбительная правда. Чувствуете? Фальшиво звучит. Просто каждое занятие накладывает на человека свой неизменный отпечаток.

Военные – люди, для которых подчинение приказу заложено в подкорке, а Устав – священная книга. Военный, как никто, знает, что инициатива наказуема и наказуема жёстко. Поэтому они и ведут себя соответственно. На первом месте – исполнительность. Ум и глубокий анализ – на втором. А рефлексии и вовсе места нет. Какая рефлексия? Родина приказала – вот и вся рефлексия.

То же и профессиональные спортсмены. Я уже упоминал, что в СССР официально профессионального спорта нет, но на самом деле, фактически, есть. Чтобы достичь высочайших результатов, нужно отдаваться тренировкам и соревнованиям полностью. Без остатка. На другие занятия времени и, главное, желания не остаётся. Опять же, развиваешь мышцы – страдает мозг. И наоборот.

Исключения есть, но они только подтверждают здешние правила. Типичный образ учёного – лысый задохлик в очках и мятом костюме с пальцами, испачканными чернилами и мелом. Спортсмена – мускулистый здоровенный парень с одной мыслью в голове: быстрее, выше, сильнее.

Гармонии в развитии – вот чего не хватает советскому обществу в целом и отдельным людям в частности. На словах мы к ней стремимся, а вот на деле…

Про гармонию в развитии индивида и общества следовало написать ещё одну папку (возможно, и не одну), но с этим я пока решил повременить, – справиться бы с тем, что уже есть.

– Хорошо, – сказал папа. – Спрячу у себя. Но ты уверен, что не нужно это отдать комитетчикам?

– У комитетчиков есть, – сказал я. – Меньше этой, но есть. И вообще. Пусть сначала по антиграву решение примут.

Маме, после некоторого размышления, я тоже сообщил о папке с записями.

В конце концов, мы семья, а в семье всё должно быть общим – и радости, и победы, и трудности, и повседневный быт.

Сестре Ленке, конечно, говорить не стал. Довольно её гениальной детской интуиции, которая подсказывает, что её брат – не обычный человек. Подрастёт – всё узнает.

Суперматч со сборной дивизии всё-таки состоялся. Фактически это был товарищеский матч, он ничего не решал, мы были чемпионами Кушки этого года, и официально отнять у нас это звание можно было только в следующем году.

– Но ты же понимаешь, что так это оставить мы не можем? – спросил меня папа.

– Реванш? – ответил я вопросом на вопрос. – Не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался.

– Ха-ха, – сказал папа. – Мы вас порвём. Дивизия – это сила. Настоящая.

– Не сомневаюсь, – сказал я. – На поле боя. На футбольном, к счастью, другая игра.

– Я не поняла, – вмешалась мама. – Вы за кого болеть собрались, товарищ подполковник, – за любимого сына или свою дивизию?

– Э…

– Мама, – примиряюще сказал я. – Ты же знаешь, папа вообще не болельщик.

Это была правда. До Кушки у нас был телевизор, но я не помню случая, чтобы отец смотрел футбольные матчи или слушал репортажи по радио. Ни футбольные, ни хоккейные. Видимо, тут он пошёл в своего отца, деда Лёшу, который тоже был абсолютно равнодушен к футболу. При этом спортсменом отец был отличным, форму держал, и до сих пор мог сделать на полу «уголок», а потом спокойно выйти из него в стойку на руках.