Барахтаясь по-собачьи, она кое-как добралась до берега. Там, под березой, на байковом одеяле, крепко спала мать Любы. Рядом стояла пустая бутылка из-под портвейна. Галя принялась будить Киру Ивановну, трясти изо всех сил. Проснувшись, наконец, она еще несколько минут сидела, тараща красные глаза, и повторяла:

– Так я не поняла, где Люба?

Тут мимо прошел какой-то мужчина, Галя бросилась к нему, он понял ее сразу и, не раздеваясь, прыгнул в воду.

Кира Ивановна догадалась, что произошло, только когда мужчина вынес ее дочь на берег и, ни слова не говоря, принялся делать ей искусственное дыхание. Но все было уже бесполезно. Мужчина оставил их, побежал искать ближайший телефон, чтобы вызвать “скорую”. И вот тут Кира Ивановна закричала: “Это ты сделала, ты ее нарочно утопила, ты убила мою Любушку!"

Прочитав исписанные страницы, врач сказала:

– Вот видишь, ты ни в чем не виновата. Я советую тебе никогда ни с кем не обсуждать эту ужасную историю, а все, что мучает тебя, записывать в тетрадку. Ты будешь просто вести дневник, он поможет тебе успокоиться и разобраться в собственных чувствах. Это очень старый, простой и надежный метод. Время лечит. А от воды тебе пока лучше держаться подальше. Но и этот страх постепенно пройдет. Ты умная девочка, все будет хорошо.

Потом многие годы и правда все было хорошо, правильно и осмысленно.

Галя училась в новой школе лучше, чем в старой, получала пятерки по всем предметам и закончила с золотой медалью. Наверное, потому, что ни с кем не дружила, очень много читала и занималась. После десятого класса поступила в университет, на исторический факультет, встретила Женю, родила двоих детей, защитила диссертацию, жила ярко и интересно.

Если накатывали на нее мутные волны тоски и страха, она возвращалась к своей старой общей тетради, которая постепенно превратилась в ее дневник. Она никому не рассказывала про Любушку, даже самым близким людям, мужу и единственной своей подруге Светке Лисовой, поскольку успела изучить самое себя и знала, что сразу начнет дрожать и оправдываться, хотя ни в чем не виновата. Но потребность поделиться с кем-то иногда возникала, и она возвращалась к своему дневнику.

Со временем страх ушел, смягчилось и растаяло жгучее чувство вины. Осталась только жалость к Любушке, и страницы старой общей тетрадки в клеточку, с зеленой клеенчатой обложкой, постепенно стали заполняться простыми теплыми воспоминаниями о погибшей девочке.

Она описывала маленькую комнату в коммуналке, в которой жила Люба с матерью. Письменный стол у окна, настольную лампу, куклу-негритоса с красной повязкой на приклеенных курчавых волосах, бумажный портрет Брижит Бардо за стеклом серванта, маленький серый томик Есенина пятьдесят девятого года издания, с которым Люба никогда не расставалась и даже клала на ночь под подушку, телевизор с крошечным экраном и лупу, в которую заливали воду. Все подробности короткой Любушкиной жизни переселились из небытия в потрепанную общую тетрадь и устроились там вполне комфортно.

Нянька Раиса закончила уборку палаты, еще некоторое время постояла, опершись на швабру, и посмотрела телевизор. Как только больная заснула, она тут же переключила на другой канал и поймала несколько финальных сцен очередной серии “Дикой Розы”.

– Если такая умная, возьми и разгони их, – пробормотал себе под нос компьютерщик Вадик.

– Это наши проблемы, и посторонних они не касаются, – надменно заметила секретарша Наташа, – и вообще, мы не поняли, кто вы и каким образом сюда вошли?