— Третья? — Я вижу номер его квартиры и не могу скрыть удивление.

— Что-то не так?

— Да нет… Просто я так понимаю, на каждом этаже располагается всего по одной квартире.

Я чувствую его взгляд как жестокое июльское солнце.

Жжется.

— Такого точно не было в хрущевке, — добавляю.

Мне становится интересно, его вообще возможно выбить из равновесия? Я прекрасно вижу, что веду себя не так, как он привык. Говорю лишнее и не прячу того, что мне все в диковинку. Но он никак это не комментирует. Только стреляет темными глазами, в которых под арктическими толщами не разглядеть даже отголосков живых эмоций.

— Дверь открывается смартфоном или часами, — Аверин продолжает экскурсию.

Он распахивает входную дверь, и мы проходим в его квартиру.

Она просторная и современная. Стены с какой-то модной обработкой, которая выглядит как бетон, матовый потолок и черные рельсы со светильниками, а на полу темный паркет, выложенный французской елочкой, и мрамор. Двери можно определить только по ручкам, они так филигранно спрятаны в стены, что не видно швов. А вот окна сразу бросаются в глаза, они занимают всю противоположную стенку и заливают квартиру солнечным светом.

Впрочем, Нил Андреевич “гасит” солнце. Он отдает команду голосом, и на окна наползают плотные шторы.

И зачем переплачивать за панорамный вид, если закрывать его?

Становится совсем мрачно. Да и ощущение, что я попала в цифровую крепость, усиливается. Все автоматизировано и доведено до совершенства. По специальным каналам подается очищенный и увлажненный воздух, свет реагирует на движение, а два экрана в гостиной сами включаются на новостных каналах.

— Комната для прислуги здесь. — Аверин указывает на еще одну дверь. — На вас работа с клинингом, химчисткой, доставкой продуктов. Ремонтники тоже на вас. В гостевой спальне проблема с камином. Ее надо решить до выходных.

Я делаю пометку в заметках.

— У вас есть домашние животные?

— Нет.

— А живете вы один?

Черт.

Звучит плохо. Словно я опять лезу в его личные дела.

— Я не в том смысле, я для дела…

— Здесь бывают женщины, но живу я один. Вам не придется заниматься заботами других людей.

Я киваю.

Все-таки с ним трудно разговаривать. Он так строит фразы и так ведет себя, что с каждым мгновением во мне крепнет идиотское желание. Хочется взмахнуть ладонью перед его лицом и спросить: “Эй, там есть кто живой?!”

Я впервые вижу такого человека. Как робот, честное слово.

— Можно еще вопрос? А где лекарства?

— Какие лекарства? — Аверин хмурится.

— Вы сами сказали, что у вас бывают припадки…

— Это бывает крайне редко.

— Но я все равно должна знать, что делать в такой ситуации.

— Можете подержать меня за руку.

Он что, умеет шутить? Пусть и зло.

— Но вчера в руках Оксаны была аптечка, — я упрямлюсь. — Я видела.

— Можете еще подуть на меня.

Точно злится.

Программа дает сбой, и на его лице появляются эмоции.

— Так и сделаю, Нил Андреевич. Потом не жалуйтесь.

Босс пригвождает меня к полу тяжелым взглядом, но я выдерживаю атаку. Не отвожу глаз, хотя успеваю подумать, как бы самой не свалиться с припадком. Вон какой грозный стоит и дышит так, что на окнах наверняка появились морозные узоры.

— Пойдемте в спальню, — бросает он и делает шаг.

— В спальню?

— В спальню, Александрина Викторовна. — Еще один его выдох, который звучит как едва сдерживаемое ругательство. — Вы будете всё переспрашивать?

— Нет, только то, что меня смущает или вызывает недопонимание.

— Я вас смутил?

— Чуть-чуть.

Я закусываю нижнюю губу, потому что мне становится смешно.

Может, это нервное.

А может, во мне играет детское и совершенное неуместное ликование. Но я вижу, что задеваю его. Я — против шерсти. Я — залом на его идеальном пиджаке, с которым почему-то не справился лучший на свете отпариватель.