Я взглянул на живот, заметил краем глаза крохотную фигурку Мика у подножья дерева. Задрожали руки. Наверно это от волнения. Так всегда говорит мама, когда у нее начинают по утрам трястись руки, а отец из-за этого злится.

Кроссовки соскочили со ствола, и я вздрогнул. Наверху затрещала ветка – пронзительно и чисто, словно птица. Я вскрикнул и вдруг понял, что повис на одной руке – левая соскочила. Я попытался дотянуться до соседней ветки, пытаясь охватить ногами ствол. Зря отвлекся. Не надо было думать о доме, надо было думать об этой ветке, ведь она такая тонкая что…

Мне стало вдруг легко и свободно. Как птице. Я видел, как огромная крона уплывает вверх, в безоблачное синее небо. Нет, не так. Это я лечу. Вниз. Сердце перестало биться. Все замерло на секунду, так бывает во сне, когда летаешь. Спиной я почувствовал землю, словно уже упал. От страшного ожидания боли заныло в паху, по спине пробежал холодок. «Мама» – прошептал я, и мир снова ожил.

Мимо пролетела огромная зеленая ветка. Задыхаясь от страха, я раскрыл рот, чтобы закричать, но сильный удар…

– Стоп! Записано! Снимите с него шлем!

Яркий свет ударил по глазам. Я замычал от боли и опустил веки, погружаясь в спасительную темноту. Запись. Проклятье.

– Старик, ты жив?

– Жив, – промычал я, не разжимая губ.

Отстегнув с запястий браслеты датчиков, я поднял руки, и помассировал виски. Почему у меня всегда болит голова после сеанса? Ни у кого не болит, а у меня – всегда.

Я почувствовал, как с меня снимают ремни. Кто-то хлопнул меня по плечу, и мне пришлось открыть глаза. Пора возвращаться в реальный мир.

– Отлично, старик, – одобрил сияющий Ричи, – превосходная запись.

– Ненавижу детей, – прошипел я, осторожно поднимаясь из кресла.

В глазах потемнело и мне пришлось ухватиться за мягкий подголовник.

– Знаешь, – сказал Ричард, все еще улыбаясь, – так обычно говорят сами дети. Те, что постарше.

– Наверно, – вяло отозвался я и направился к выходу. В голове гудело, и мне было все равно, что там говорит мой агент.

За прозрачной стеной суетились два оператора. Режиссер задумчиво сидел за пультом, смотря на экран перед собой. На метания подчиненных он не реагировал. У него странное лицо – мягкое и задумчивое. Наверно он что-то вспомнил. Вот он поднял руку и коснулся затылка. Точно. Наверняка он упал в детстве с дерева и крепко стукнулся головой. Иначе никогда бы не стал режиссером мнемозаписей.

– Генрих, – Ричи взял меня под руку, – пойдем, поговорим. Я знаю, что сейчас не время, но это очень важно. Тут прекрасный бар, прямо в студии, только для своих. Посидим, выпьем пива, а?

– Ричи, – простонал я, отнимая руку, – не сейчас.

– Старик, я все понимаю, просто надо поговорить. Я угощаю.

– Хорошо, – обречено согласился я.

Если уж Ричард решил пожертвовать своими деньгами, значит, дело серьезное, и он все равно не отстанет.

Длинный коридор вывел нас в соседнее здание. Это уже другая студия, – европейское отделение Диснея. Я даже не знал, пойдет ли моя запись в кино или в анимацию. Представив, что моим героем будет мультяшка, я сморщился. Конечно, у такой студии должна быть своя забегаловка – с фастфудом и сладкой водицей в пластиковых стаканчиках.

У поворота Ричи остановился и потянул меня вправо, к стеклянным дверям. Внутри все чисто, аккуратно, вдоль стен стоят картонные персонажи старых диснеевских мультфильмов. Корпоративный дух.

Ричи отпустил мою руку и рванулся к стойке. Я с облегчением плюхнулся за ближайший свободный столик. Здесь мало людей, в основном одиночки, торопливо глотающие кофе. Все верно – сейчас самый разгар рабочего дня. Лишь у самой стойки сидели два бородача, что яростно орали друг на друга, размахивая руками. Наверняка режиссеры. Не поделили сюжет или актера. Я попытался прислушаться – в баре можно раздобыть полезную информацию – но так ничего и не услышал. Голова просто раскалывалась от боли.