А в самом деле, что такое кирза? Нигде, кроме как в армии да в тюрьме, не поешь такой каши. Из какого растения она добывается? Может, это гаолян пресловутый или латиноамериканский злак эмбарго? И отчего она дешевым одеколоном так сильно отдает?

– Поперек горла мне эта кирза! – подытожил результаты завтрака дядя Саня Синельников.

– Тебе идеология кузьмизма-никитизма поперек горла, путеводный свет рабочих и крестьян! – отвечал нарком Потрошилов.

Дядя Саня стал въедливо интересоваться, чего уж такого нарком в своей беззаветной жизни наработал и тем более накрестьянствовал. Шалва Евсеевич показал намозоленные частым мордобитием руки, помянул проведение в жизнь твердых решений и приказа ь 227 лично. Снова затрещали бязевые рубахи. Тихон Гренадеров начал беспокоиться, и противники на время прекратили бессмысленный и бесконечный спор. Нарком Потрошилов очень радовался Тихону Гренадерову и девственной чистоте его сознания.

– Не чета нынешним, шибко умным! Они порнографии насмотрелись, Пастернаков начитались – работать-то и разучились. А я парня на правильную линию выведу. Я, может, будущего вождя воспитаю тем самым! Наши головы в профиль над президиумом вешать будут! А не ошибаются одни бездельники. Да и не было никаких ошибок, правильно мы всех сволочей постреляли.

Шалва Евсеевич некоторое время продумывал для дяди Сани целый ряд казней египетских и вдруг злобно заснул, а во сне увидел новый, девяносто девятый сон: будто бы он, нарком Потрошилов, вместе с десятком других, таких же молодых и прекрасных, женщин моется в номерной бане недалеко от города Цхалтубо, а через специальное окошечко на него любуется гений всех времен и народов и никак не может налюбоваться. И вот уже Берия и Каганович заворачивают его, Потрошилова, в махровую простыню и несут куда-то, не по-русски переругиваясь промеж себя.

Досмотреть, как всегда, не дали: завыла сирена, появился на экране Кузьма Никитич:

– …благодаря неустанной, поистине подвижнической деятельности прямой кишки… процесс пищеварения необратим… усилия буржуазных идеологов…

Кузьма Никитич сидел в своем кабинете. На столе перед ним красовались часы, подаренные с воли группой водителей-дальнорейсовиков, пожелавших остаться неизвестными. Часы являли собой натуральную шоферскую баранку, в середину которой был вмонтирован циферблат без стрелок. Часы громко тикали.

– …единственно верным путем дефекации… освобождается от всего наносного… Чух-чух! Фр-рр!

Кузьма Никитич вдруг ухватился за баранку, будто век шоферил, и начал издавать звуки, которые, по его мнению, наиболее полно выражали работу автомобильного двигателя. Оператор поспешил увести камеру от деморализующего зрелища.

На экране зато показался референт Друбецкой-заде и объяснил, что в своей краткой, но содержательной речи Кузьма Никитич велел всем к завтрему овладеть суммой знаний, выработанных человечеством.

– И то верно! – неожиданно согласился дядя Саня. – Пошли, Тихон, в библиотеку: вдруг да там хорошая книжка завелась? Все выходной не зря пройдет!

Заведовал библиотекой Семен Агрессор. А в Заведение Семену Агрессору, сыну старика Агрессора, пособили попасть товарищи по работе. Они стали замечать за Семеном странности: иногда ему казалось, что он хочет уехать на свою историческую родину, к вымышленной и надуманной родне. Случалось даже, что патологическое это желание охватывало Агрессора прямо на рабочем месте, особенно после обеда. А рабочее место у него было хорошее, многие его себе приглядели. Приглядев же, написали заявление, что сын старика Агрессора пострадал памятью и забыл, чей хлеб он ел все эти годы. При доставке в Заведение Семен оказал сопротивление и нахально кричал что-то про город Хельсинки, хотя, при чем тут столица добрососедской Финляндии, никто понять не мог.