Присяжные заняли свои места. Выглядели они пришибленно. Господин Хоггс был дружен с моим дедом. Жена господина Варта навещала меня после смерти бабушки. А теперь внучка их друзей сидела на скамье арестованных.

Коронарий Осберт был приятелем бургомистра по университету и угрызений совести не испытывал. Он сидел важный, гордый, с надутыми от осознания собственной значимости щеками.

Коронарий стукнул молотком, слушание началось.

***

Сначала вызвали патрульного, который нашел Бельмора на Ржавом пустыре, и выслушали его рассказ о том, как во время обхода он наткнулся на скрюченное, неподвижное тело за кучей железного лома.

Потом выступил доктор Штраус. Он подробно описал состояние жертвы и поделился соображениями по поводу древоядицы.

Пришел черед комиссара Расмуса. Я вздрогнула, когда у трибуны возникла его ладная, худощавая фигура. На слушание он явился в форме – наглухо застегнутый однобортный сюртук с воротником-стойкой и блестящими пуговицами придавал ему строгий и внушительный вид.

Когда комиссар сухо рассказывал о ходе дознания и приводил факты, он ни разу не глянул на меня. Его голос хорошо разносился по залу, и все, что он говорил, повергало меня в ужас.

По его словам выходило так, что все обстоятельства указывали на одну виновную – госпожу Эрлиану Ингольф!

Я смотрела на его мрачное, словно закаменевшое лицо, и диву давалась: как я могла подумать, что он испытывает ко мне симпатию?

Он «клоп» – полицейский, слуга закона! Ему нет дела до того, какой приговор мне вынесут – лишь бы получить заветную отметку в собственном послужном списке.

Я сжала кулаки и отвернулась. Хороший урок. Надо крепко-накрепко его запомнить.

Комиссар спустился и занял место в зале. И тут я впервые поймала его взгляд – в нем не было ни следа раскаяния, лишь невозмутимое спокойствие. Какие ледяные у него глаза!

Начали вызывать свидетелей. К трибуне вышел точильщик Тиль Тинвин. Его единственного из всех прохожих пригласили подтвердить, что я угрожала превратить Бельмора в корягу.

Тиль с готовностью подтвердил, хитро щуря отечные глаза. Он едва не приплясывал от удовольствия. В кои-то веки его слушают, не гонят, его слова имеют вес!

После Тиля в зал ввели Алексу.

Этого я не ожидала – да и она, видимо, тоже. Ее взгляд растерянно блуждал по залу, а от ее обычной развязности и следа не осталось.

Коронарий разговаривал с ней грубо, отрывисто. Правда ли то, что когда госпожа Алекса Гарда явилась утром в чайную, она застала меня одну? Алекса тихим голосом подтвердила. Как я была одета? Заметила ли госпожа Алекса Гарда приметы того, что я выходила на улицу?

Алекса возмущенно затрясла головой, но коронарий повысил голос и напомнил ей о необходимости говорить правду, а также о том, что преднамеренная ложь на слушании карается по закону. Как была одета госпожа Ингольф? Было ли на ней пальто, уличные ботинки?

Алекса покраснела и пробормотала, что не помнит… может быть…

У моей подруги есть огромный недостаток – или же достоинство, как посмотреть, – она не умеет лгать. Что не раз приводило ее к неприятностям.

Мучительно было видеть, как она борется с собой. Алекса прекрасно понимала, что от ее слов зависит многое.

– Да, я была в пальто, когда пришла Алекса! – сказала я громко, не выдержав. – Потому что выходила набрать угля в сарае!

– Понятно, – хищно улыбнулся коронарий. – Времени-то у вас было предостаточно не только до сарая, но и до Ржавого пустыря добежать, верно?

Алекса, понурив плечи, прошла в зал и села рядом с Петером. Он тут же принялся что-то шептать ей на ухо; Алекса вяло отмахивалась.