– Нет, деточка, – с достоинством ответила бабушка, – эту процедуру выполняет только Сюнечка, хотя спасибо за внимание. А где же она?

– В магазин ушла, – ляпнула я.

– А-а-а, – понесся из коридора женский крик, – не отдам, нет, ни за что! Пусть дома лежит!

– Что случилось? – приподнялась на локте старуха. – Это же Сюнечкин голос! Что происходит?

От неожиданности и растерянности я ляпнула:

– У вас горе, Лялечка умерла.

Розалия Никитична нервно воскликнула:

– Как?

– Я ничего не знаю. Заснула и не проснулась.

– Доктора вызывали?

– «Скорая помощь» до сих пор здесь.

– И что врачи сказали?

– Ничего сделать нельзя.

– Это все?

– Да.

Розалия Никитична откинулась на подушки.

– Иди, Виолочка, побудь с Сюнечкой, она, наверное, в шоке.

В полном изумлении от невероятного самообладания пожилой женщины я двинулась к двери. Надо же, Розалия Никитична не ужаснулась, не испугалась, не заплакала. Хотя Ляля ей не родная внучка, у Андрея с Асей детей не было. Но внезапная смерть даже чужого ребенка должна заставить любую женщину хотя бы вздрогнуть.

На пороге я обернулась. Розалия Никитична продолжала полулежать в подушках. Руки ее спокойно держали сложенный газетный лист, а на лице играла легкая улыбка. Я растерялась. Во взоре старухи были явное торжество и плохо скрытая радость.

Сами понимаете, в каком настроении я ехала домой. Прежде чем войти в квартиру, следовало успокоиться. Томочка совсем недавно родила сына Никитку. Представляю, в какой ужас она придет, услышав про то, что случилось у Бабкиной.

Не в силах объясняться с Тамарой, я зашла в первое попавшееся кафе, оказавшееся третьесортной забегаловкой. Столы тут были круглые, пластмассовые, шаткие, зато чай неожиданно разливали не в одноразовые пластиковые, а в стеклянные граненые стаканы. Я давно уже не встречала подобные в системе общепита. Да и весь интерьер харчевни навевал воспоминания о 80-х годах. Слегка обшарпанные стены, в меню сосиски с тушеной капустой и яйцо под майонезом, а между легкими столиками бродит бабища в некогда белом халате и отвратительно воняющим обрывком вафельного полотенца вытирает пролитые на столешницы лужицы того, что тут гордо именуется кофе.

Следовало развернуться и уйти сразу, но на улице неожиданно повалил снег, и я, купив чай, устроилась за столиком рядом с кассой.

Жидкость, плескавшаяся в стакане, вызвала приступ ностальгии. Мне не сунули бумажный пакетик с ниточкой, нет, здесь наливали нечто кирпично-красного оттенка из огромного чайника с деревянной ручкой. На вкус пойло напоминало отвар из веника, точь-в-точь такой, каким нас потчевали в школьной столовой.

Я обхватила ладонями стакан и попыталась успокоиться, тут отворилась дверь и появился дядька в рваной темно-синей куртке. Нетвердым шагом он подошел к буфетчице и попросил:

– Надька, дай стакан.

Баба, хозяйничавшая за стойкой, повернулась, уткнула кулаки в крутые бедра и отрезала:

– Фиг тебе, двигай отсюда.

– Ну, Надюха, – заскулил пьяница, – жалко, что ли?

Дверь снова хлопнула, и появился еще один мужичонка, бомжеватого типа, в засаленном плаще.

– Долго ждать-то? – недовольно спросил он. – Чего копаешься, Петруха!

– Так стакан не дает!

– И не дам, – взъелась буфетчица, – в прошлый раз разбили, а я из своего кармана плати. Заказывайте у меня водку, будет из чего пить.

– У тебя с наценкой, – протянул Петруха и вытащил из кармана бутылку, – вон, такую же в магазине приобрел дешевле.

– Ну и ступай в магазин пить.

– Надюха, дай стакан.

– Пошел вон.

– Во жадина! Что же нам делать?

– Из горла хлебайте, не впервой, – держала оборону Надежда.